Мониторинг СМИ

Камешки для разговора о Небесном

Беседа с мозаичистом Александром Корноуховым

Фото: mosaic-review.ru

18 мая исполнилось 75 лет Александру Давыдовичу Корноухову – художнику-монументалисту, живописцу, графику, академику Академии художеств, преподавателю Суриковского художественного института, члену Союза художников. Много лет он работает для Церкви как в России, так и за её пределами. Мозаиками Корноухова украшены тимпан Сионского собора в Тбилиси, московские церкви св. Митрофания Воронежского, Спаса-Преображения в Тушине, свв. Космы и Дамиана в Шубине, Успения в Успенском Вражке, церковь Знамения в Красногорске и др., а также храмы в Италии, создал ряд мозаик в ватиканском Папском дворце. К 75-летию мастера публикуем его интервью журналу «Нескучный сад». 

В Византии и Древней Руси мозаика былa символом христианского государства. При диктатурах (Муссолини, Сталине) она оставалась имперской техникой, но при сохранении эпичности, работы тех эпох не несли в себе никакого мозаичного наследия. Во времена же Хрущева мозаика превратилось в третьесортное явление советской субкультуры. Об этом и многом другой известный мозаичист Александр КОРНОУХОВ рассказал корреспонденту «Нескучного сада»

– Александр Давыдович, если я не ошибаюсь, вы учились не на мозаичиста?

– Да, я учился в полиграфическом институте на книжного графика. Но по окончании почувствовал себя неготовым к обучающей работе. Ведь что такое книжная иллюстрация? Художник должен преподнести свое видение произведения, а для этого – предварительно понять его. Молодой человек, как правило, еще мало что знает. Он может что-то рисовать, но не имеет ни пластического, ни философского опыта, чтобы создавать готовые вещи. Мозаика же тем и интересна, что в ней идея не опережает процесс. Процесс строит себя сам. То есть это медленная импровизация, не занимающаяся злобой дня, а рефлексирующая на прошедший кусок. Сейчас время быстрых идей, бешеные скорости, но все это остается в стороне от мозаики – она создает свое время. И этим, мне кажется, сегодня приобретает даже свойства лечебной программы. Еще одно чудо мозаики – некоторые вещи уже живут как бы без моих рук; они сделаны руками учеников, но в некоей стилистической логике. Ни во фреске, ни в живописи это невозможно. Но заметил я все эти особенности мозаики после многих лет работы.

– А тогда, после института, почему выбрали мозаику?

– Я выбрал не мозаику, а монументальное искусство. И занимался не только мозаикой. Делал архитектурные формы в Центре космической связи в Дубне, витражи в Бонне. Но это потом. А для поступления в монументальную секцию Союза художников надо было сделать что-то конкретное. Делать для этого Центр космической связи было бы странно. В мозаике же камерные решения вполне реальны. Хотя вообще догадаться в то время подхватить этот жанр… Мозаика, начиная с античности, полнокровно жила в эпические времена: все эти напольные мозаики в Риме, Африке, Малой Азии. (Самые же ранние виды мозаики появились в Уре в третьем тысячелетии до Рождества Христова). Если же говорить о церковной мозаике, то она расцвела в Византии в эпоху Константина, стала как бы знаменем христианского государства (точнее, знаменем был кафедральный собор столицы, а мозаика – самой яркой частью собора). И когда Благая весть пришла в Россию, мозаика по-прежнему символизировала христианскую страну.

– Почему же на Руси она не распространилась так широко, как в Византии?

– Я не знаю. Но интерес к ней никогда не пропадал. Я уж не говорю о соборе святой Софии, но и позже, в Петербурге: Исаакиевский собор, Спас на Крови. Хорошо вписывалась мозаика в модерн. Тот же Спас на Крови сделан наполовину в стиле модерна, а наполовину – в псевдорусском стиле. И в советское время сохранился интерес к мозаике, но… В сталинскую эпоху она все-таки еще была имперской техникой. Во Дворце советов – символе эпохи – планировалась работа Павла Дмитриевича Корина «Шествие в коммунизм». В этой работе принимала участие и моя мама. 6 обнаженных шествуют с флагом. Громадная была работа – вся бригада могла уместиться… на пятке одного из шествующих. Другой государственный символ – метро. Историческая мозаика на «Комсомольской», на «Киевской» (обе тоже под руководством Корина, и в обеих работах мама тоже участвовала).

Фото: mosaic-review.ru

– Это было искусство?

– Конечно. Все является искусством. Но… Муссолини сделал в Италии Миланский вокзал – там несколько тысяч квадратных метров мозаичных покрытий. Понятно, что это реплика на Римское владычество, мощь. В Латинской Америке подобное было во время Секироса и Ороско. Такие исторические рефрены используют эпическую технику мозаики, но, на мой взгляд, не несут в себе никакого мозаичного наследия. То же самое можно сказать про сталинское время. А при Хрущеве мозаика была просто брошена на дорогу, сфальсифицирована. Применялась она на каких-то остановках, к которым никогда не подходил автобус, или ей украшали более чем сомнительные с точки зрения архитектуры пятиэтажки. Ее превратили в технику советской субкультуры, причем второго или третьего ряда. Такая репутация была у мозаики, когда я ей занялся.

– И, наверное, тогда даже не мечтали расписывать храмы?

– Я просто не думал об этом, выполнял светские заказы. Время было, помните, какое? Я креститься поехал в Углич – в Москве везде спрашивали паспорт, регистрировали, я на тот момент работал в Институте этнографии Академии наук (занимался народным жилищем), крещение в те годы могло повлечь увольнение с работы. И уж никак не мог представить, что мне предложат делать мозаику в храме. Но в 1989 году Патриарх Грузинский Илия пригласил меня для изготовления тимпана в кафедральном соборе (я уже больше 10 лет работал как монументалист). Храм этот построен в V веке, но потом всю жизнь перестраивался. И мне показалось интересным напомнить мозаикой о древнем происхождении храма. Конечно, это была несколько авантюрная задача – нет прецедента, чтобы поздняя часть говорила о более раннем слое. После этой работы я стал задумываться о храмовой архитектуре (мозаика – архитектурная техника, специалистом по иконописи я не был тогда, не считаю себя им и сейчас). В Византии и Древней Руси алтарные преграды и иконостасы входили в основной объем строительства, сегодня они, как и киоты, встраиваются по завершении строительства. То есть архитектурой они становятся по окончании основного объема работа. Здесь много удивительно тонких моментов. Я вот недавно был в Киеве, и посмотрел, как построен Софийский собор. Строился он 30 лет, и ни разу за это время не было состояния без образа. Когда стены только возводились, они сразу получали изначальный образ. Что это значит? Во время обжига в печах в кирпич добавляли много угля, а в известь добавляли кирпич. Чтобы сплотить их в единое целое, которое сразу выкладывалось внутри храма в пространственной архитектуре крестов. Контрфорсы и купола возводились через 3-4 года, после усадки. И только потом начиналась мозаика. Делалась она в тех же печах, что и кирпичи. Понимаете, такая модель скорее напоминает рождение ребенка, чем современное монтажное строительство из бетона! Вывод: сегодня стены - декорированный бетон, полуфабрикат, а в XI веке они изначально были образными, имели дух. Вот на какие размышления навела работа в Тбилисском кафедральном соборе.

А в том соборе в 1989 году не было историко-архитектурного фона для мозаики. Как не было его и в Преображенском храме в Тушине. Но зато происходили события… В Тбилиси в 1989 году – саперные лопатки. В Тушинском храме работал в августе 1991 года. Когда на престольный праздник Преображения Господня там шла литургия, справа, по Волоколамке, шли танки. Казалось бы, просто эстетическая техника, а она все время соприкасается с происходящими событиями. Это другое касание, не журналистское. По-моему, очень важно.

– А почему вы не закончили свою работу в Италии?

– Что значит «не закончил»? Какие-то работы закончил, какие-то сломали.

Фото: mosaic-review.ru

– Но сделали меньше, чем было задумано?

– Да я никогда ничего не задумываю, я только делаю. Работа в Италии была не столько не закончена, сколько прервана. И, что особенно плохо, частично переделана. Но красота жизни и в том, что обязательно бывают тяжелые периоды. Если над тобой никто не поглумился, считай, что ты еще не окунулся в жизнь.

– Отличается ли восприятие церковного искусства на Западе от российского?

– Конфессии разные, но способность человека к восприятию настолько глубока… Мне кажется, Благая весть на том и построена, что все люди, где бы они ни были, способны Ее воспринять. Бесконечна у человека способность к восприятию. У одного – историческая, генетическая, для другого – что-то совсем новое, но он все равно воспринимает. Какие он сделает выводы, я не знаю, но в том, что все способны воспринять, уверен.

Ваш вопрос напомнил мне одну паломническую поездку в Италию. Интересная поездка, симпатичные православные паломники, и вдруг один с глубоким вздохом говорит: «Да, мощи святителя Николая Чудотворца, конечно, здесь, в Италии, но дух у нас, в России». Скажите, зачем тогда ехать туда? Надо же задумываться над своими словами.

– Александр Давыдович, церковное искусство в России возрождается практически с нуля. Часто ли в связи с этим вы сталкивались с произвольным пониманием иконописных канонов?

– Сложная тема… Я уже говорил вам, что не считаю себя специалистом по иконописи. Но поскольку более 15 лет делаю мозаичные иконы, интересуюсь этими вопросами. Недавно в Спасо-Андрониковом монастыре проходила большая конференция «О правилах, канонах и законе», там это широко обсуждалось. Понимаете, это три разных понятия. А еще существует контекст. То, что было принято в одной стране в конкретную эпоху, может не быть принятым в другой стране в другом веке – контекст другой. Например, одна из моих студенток работала в маленьком автономном приходе Американской Православной Церкви. Храм размещался, по-моему, в здании бывшего завода. Что из богатой православной архитектуры было бы там уместным? Взять традиционный архитектурный набор? Кто знает, не приняли бы местные жители (довольно невежественные в истории христианского искусства) это за мусульманскую традицию. А что? Увидели бы золото – так и мечетей много золотых или буддистских храмов, покрытых золотом. Каждое место требует глубокого и тихого проникновения в образ. Монументальное искусство – не плакат. И очень важно, чтобы в каждой иконе была настоящая тишина.

Фото: mosaic-review.ru

– Не приходилось ли вам слышать упреки мозаике в том, что она искажает лики?

– Меня такие разговоры удивляют. Повторяю, это все контекст. Вспомним коптские древние иконы – голова большая, а фигура маленькая. Но никому в голову не приходило утверждать, что пропорции не те. В суть надо смотреть. А если человек не может смотреть в суть, ему ничего не докажешь.

– Александр Давыдович, а как вам удается совмещать в своих работах традиции и новаторство?

– Не мне судить, удается ли. Бывают разные опыты, художника (любого) бесконечно заносит. Единственный способ совладать с собой – среагировать на промахи и ошибки. А ошибки бывают в масштабах – в количестве мозаики, когда она перестает быть драгоценностью, а начинает распространяться, расползаться. Это все от желания сделать нечто такое, что затмит все остальное. Не должен художник к этому стремиться. И я на свои ранние работы смотрю как на дерзновенные, но в чем-то очень несовершенные. Сегодня многое бы сделал по-другому в том же Преображенском храме...

– Какие-то фрагменты будущих работ вы знаете, а идеи других осеняют в процессе?

– Мне кажется, тут целая линия поведения. Скажем, в эскизах ты показываешь, что считаешь главным. А конкретный образ рождается в строгой-строгой импровизации. На месте. Нельзя сделать его сначала компьютерным, а потом осуществить в материале. Как ни странно, материал сам себя строит, подсказывает художнику, сколько нужно того или иного цвета.

– Монументальное искусство подразумевает совместную работу нескольких человек: художника, архитектора, скульптора. У каждого творческого человека свое видение. Часто ли возникают конфликты?

– Все в мире бывает, в том числе и конфликты. А когда споры кончаются, наступает следующий день, восходит солнце, и все начинают судить с чистого листа. С моей точки зрения, если художник понимает, что в некоторых вопросах архитектор компетентней его, и вообще важность роли архитектора, это говорит о его мудрости. Жизнь хоть и коротка, в ней достаточно времени для того, чтобы понять меру своей компетентности.

– Сейчас вы работаете над мозаичными иконами для Никольского храма в Архангельском?

– Да, половина работы уже сделана.

Фото: mosaic-review.ru

– Александр Давыдович, а с тех пор, как вы делаете иконы, продолжаете ли выполнять светские заказы?

– Конечно. На мой взгляд, они ничуть не мешают церковной работе. Другое дело, что они не должны становиться профанацией. Сегодняшний основной заказчик (центр современных заказов – условно говоря, Рублевка) в каком-то смысле понижает профессионализм художника. Потому что заказы не являются по-настоящему монументальными. Современное богатое сообщество пока не установило исторических пространственных связей. То есть в том, что они заказывают, нет связей ни с историей, ни с соседями. И художники вынуждены работать вне контекста. Работа дорогая, а получается девальвация. В этом проблема, а не в светскости. Я не против искусства, но против его снижения, китчевости. Но китч в храмах (а он сегодня тоже, увы, встречается) мне еще более неприятен – призванное быть высоким пластически не удовлетворяет своему призванию.

– Кроме завершения работы для храма в Архангельском у вас есть ближайшие творческие планы?

– Нет, я вообще не строю планов. Наступает новый день и подсказывает, что надо делать.

Беседовал Леонид Виноградов

26 мая 2006

Источник: "Нескучный сад"

Ваше имя: *
Ваш e-mail:
Отзыв: *
Введите символы, изображенные на рисунке (если данная комбинация символов кажется вам неразборчивой, кликните на рисунок для отображения другой комбинации):