Мониторинг СМИ

«Тайна успеха его — вдумчивая к людям нежность»

За что власти преследовали человека, возвращавшего самоуважение ближним

90 лет назад, в 1932 году, решением Особого совещания при Коллегии ОГПУ был продлен срок заключения Ивану Алексеевичу Чурикову, находившемуся с сентября 1929 года в Ярославском политизоляторе. Известный всей стране как братец Иоанн Самарский, или братец Иванушка, он спас от пьянства тысячи людей, за что они называли его своим спасителем…

 «Тонут в реке жизни»

В середине 1870-х годов в России возникло немало организаций, старавшихся вернуть в общество самых заблудших и потерянных.

«Поддерживаемые духовенством, народные общества трезвости начали распространяться по сельским приходам,— сообщал врач-гигиенист, ассистент при кафедре гигиены медицинского факультета Императорского Харьковского университета В. В. Фавр.— Официально их было открыто много, так как священники черпали свое рвение в поощрениях своего начальства, но проявляли деятельность только очень немногие из них, там, где руководитель священник искренно и горячо относился к своему делу».

И, восхищаясь результатами, достигнутыми к концу XIX века западноевропейскими обществами трезвости, Фавр с горечью писал в 1900 году:

«Наши попечительства трезвости, возникшие не из народа, имеют только благотворительный характер и потому из обширной программы европейских обществ они принуждены исключить проповедь и организацию в различных слоях и группах населения обществ трезвости. К тому же у нас и нельзя развить широкой проповеди: кто у нас пойдет на собрания трезвости, кто будет читать специальный журнал, кто будет разъезжать по городам и селам и говорить на сходках речи, и будет ли его кто-нибудь слушать и вступать в прения, да и разрешено ли будет живое слово?»

В. В. Фавр не знал тогда, что в Петербурге с середины 1890-х годов звучало такое живое слово, но слава необычного проповедника трезвости еще не разлетелась по стране.

В 1894 году в Петербургском Комитете для разбора и призрения нищих появился новый работник — Иван Алексеевич Чуриков, самарский крестьянин, умевший так горячо и участливо поговорить с бродягами и пьяницами, что имя его быстро стало известно среди столичных низов.

Немало переживший к своим 33 годам, И. А. Чуриков пришел в столицу спасать «погибающих». Выходец из благочестивой верующей семьи, он в молодости завел лавку, разбогател, женился. Но погорел и разорился. Жена сошла с ума, дочь умерла. Эти несчастья Чуриков воспринял как наказание за грехи. Поместив жену в психиатрическую лечебницу, он отправился странствовать по монастырям в надежде вымолить ей выздоровление. Для «обуздания своего тела», как позже объяснял Чуриков, он надел на себя десятикилограммовые вериги. Двухлетнее путешествие И. А. Чурикова по стране закончилось в Кронштадте, где он рассказал о своем горе всенародно почитаемому отцу Иоанну Кронштадтскому и просил его молиться за страдалицу жену. Но ни лечение, ни молитвы не помогли — жена Ивана Алексеевича умерла. Овдовев, Чуриков ощутил потребность проповедовать Евангелие как источник знаний о том, как следует вести себя в повседневной жизни, убеждать людей, что они богоподобны и способны создать рай на земле.

 «Тысячами тонут люди в реке жизни, и никому нет до них дела,— разъяснял позже свое кредо Чуриков.— Когда-то я на Волге, за разное время, более десятка вытащил людей из реки. Теперь занялся духовно тем же».

Не ограничиваясь беседами в Нищенском комитете, он стал ходить по кабакам, по базарам и наставлять на путь истинный голытьбу, пьяниц, гулящих баб. Беседовать о Евангелии он научился еще в детстве у себя на родине — в Самарской губернии было широко распространено движение беседников. По праздникам они предпочитали не пить вино и веселиться, а собираться большими группами для чтения Евангелия. А род Чуриковых, по словам исследователей его биографии, отличался большими способностями и наклонностью к поэтическому творчеству. Прекрасно знавший Евангелие И. А. Чуриков умел воодушевленно и доступно растолковать его неграмотным опустившимся людям. К тому же некоторые его современники были склонны считать, что он обладал экстрасенсорными способностями и владел гипнозом.

«Особенно сильно располагало в его пользу,— писал историк и публицист А. С. Пругавин, познакомившийся с Чуриковым в конце 1890-х годов,— то необыкновенно мягкое, любовное отношение к человеку и людям, которое сквозило в его словах и действиях и которое невольно подкупало вас… Нервный, впечатлительный, восприимчивый и страстный — он обладает способностью не только зажигаться сам, но и зажигать других».

После получасовой беседы с Чуриковым многие бросали пить, бездельничать, воровать, развратничать. Жаждавшие исцеления или просто любопытствующие стали приходить к целителю на дом. Этими собраниями заинтересовались полиция и духовенство. И Чурикова, как какого-нибудь хулигана, принялись выдворять из Петербурга на родину. Вышлют, а братец Иванушка, как стали его называть благодарные трезвенники, вскоре опять появлялся в столице.

 «До обнаружения раскаяния и исправления»

Отчаявшись, духовные власти решили объявить И. А. Чурикова сектантом и отправить в сумасшедший дом. В 1898 году он был помещен в Самарскую земскую больницу для душевнобольных. Поспособствовали этому не только петербургские православные миссионеры, но и епископ Самарский и Ставропольский Гурий (Буртасовский), на дух не переносивший сектантов.

И хотя почти все врачи и служащие больницы симпатизировали Чурикову, в течение нескольких месяцев ему пришлось прожить в ней словно в тюрьме. Ему не разрешали вести переписку, не давали бумаги, запрещали общаться с непрофильными докторами и конторскими служащими.

Когда Чуриков вышел из больницы, он написал в самарскую губернскую земскую управу прошение, в котором сообщал:

«Во время пребывания моего в самарской земской больнице душевнобольных директор больницы г. Беляков отобрал от меня: 1) все мои рукописи; 2) все имевшиеся при мне визитные карточки, как мои, так и моих знакомых; 3) все письма, полученные на мое имя из Петербурга; 4) отобрал от меня два ценные креста, из которых один перламутровый, а другой крест — костяной и 5) вериги с медным крестом, в 22 фунта весом, которые я постоянно носил на себе. До сих пор эти кресты и вериги я всегда носил на себе, и никто никогда не запрещал мне этого, никто не думал отнимать их от меня, даже на этапах и в пересыльных тюрьмах — нигде не отбирали…».

Доказать сумасшествие Чурикова не удалось. Особое присутствие самарского губернского правления после медицинского освидетельствования признало его здоровым и нормальным человеком. Братец Иванушка вернулся в Петербург.

Но преосвященный Гурий не успокоился. В конце 1899 года он донес Святейшему Синоду о многочисленных «грехах» крестьянина И. А. Чурикова.

«Влияние его личности,— писал епископ,— простирается не только на простой народ, но даже и на лиц из среды образованного общества и является крайне вредным для православной церкви».

И предлагал отправить Чурикова в Суздальский Спасо-Ефимиевский монастырь. В январе 1900 года Синод признал «оставление Чурикова на свободе вредным, ввиду его упорства в своих заблуждениях» и указал поместить его в арестантское отделение Спасо-Ефимиевского монастыря «до обнаружения раскаяния и исправления».

После объявления синодского указа И. А. Чуриков пришел к редактору журнала «Друг трезвости» Г. С. Петрову, который также служил законоучителем и настоятелем церкви в Михайловском артиллерийском училище и был известен всему Петербургу как блестящий проповедник и публицист.

«Я уговорил Чурикова,— вспоминал Г. С. Петров,— подать куда надо прошение и указал, на кого сослаться. Прошло с полгода, прошение возымело силу. Чурикова вернули».

Если до ссылки у него было несколько сотен приверженцев, то после возвращения из тюрьмы их число выросло до нескольких тысяч. Трезвенники сняли для братца Иванушки дом на окраине Петербурга, на Колтовской набережной. В нем он жил и там же устраивались собрания для народа. Хозяйство вели три девушки, жившие в этом же доме.

Но желавших слушать объяснения Евангелия и наставления братца вскоре стало так много, что для собраний пришлось снять новое помещение — на Петровском острове. Там был огромный зал, вмещавший до 2 тыс. человек.

 Многие бывшие пьяницы, воры и проститутки, влачившие грязное, голодное существование, после общения с И. А. Чуриковым бросали свою прежнюю жизнь и начинали чувствовать себя настоящими людьми.

«Само собой понятно,— писал А. С. Пругавин,— что возвращенные к трудовой, честной и трезвой жизни последователи «братца» Иванушки питают к нему глубокую признательность и благодарность за это возрождение, они всячески стараются показать ему свое уважение, свою преданность, стараются окружить его вниманием и заботливостью. Благодаря этому «братец» ни в чем никогда не нуждается, так как трезвенники доставляют ему все нужное для его жизни и для жизни близких ему людей. Они же оплачивают все расходы по найму помещения, в котором устраиваются беседы «братца», в Петровском парке».

Побывавший на одном из собраний чуриковцев в 1910 году, журналист С. С. Кондурушкин писал о его особой атмосфере:

«И весь зал, все эти две тысячи человек, стоящих плечо к плечу, тело к телу, плотной и чуткой, как вода, массой, доходят до самозабвения, до единых мыслей, чувств, одной радости, одновременной грусти и скорби…

А низкий человек, с нежным голосом, тихими жестами, длинными волосами говорит о Христовой науке жизни, о горшке с кашей, о больной лошади, о рваной шубе.

И простые грубые примеры становятся символами жизни, символами падения и страданий человека, символами спасения и радости... «В чем тайна влияния этого братца Иванушки»,— спрашивал я сам себя. И не находил иного ответа: тайна успеха его — вдумчивая к людям нежность и вера в богоподобие человеческое».

Позже приверженцы Чурикова приобрели большой участок земли у станции Вырица, недалеко от города Павловска, где выстроили и подарили братцу прекрасную дачу, ставшую его постоянным местом жительства. А вокруг нее постепенно образовался поселок трезвенников.

В Петербург братец уезжал на два дня — воскресенье и понедельник — для проведения собраний в Петровском парке. Когда зал на Петровском острове тоже стал тесен, чуриковцы выстроили на станции Обухово каменное здание, где могли поместиться 4 тыс. человек.

 «Мы от братца не отойдем»

Лица, близко наблюдавшие жизнь Чурикова в 1910-е годы, сообщали, что он много времени проводил в труде: он сумел электрифицировать дом для собраний, устроил артезианский колодец в Вырице. Любил заниматься пчелами и садом.

Но одно обстоятельство не давало покоя обличителям Чурикова. С ним в одном доме жили «сестрицы» и «братья», помогавшие по хозяйству и в организации молитвенных собраний.

Иеромонах Вениамин (Федченков) в своей брошюре «Подмена христианства» в 1911 году писал:

«Рассуждая здраво, можно с очень большой степенью вероятности предполагать, что у них есть и прямое нарушение 7-ой заповеди… Люди разных полов живут вместе, причем, как сами заявляют, некоторые из них по нескольку лет были блудницами,— и однако, несмотря на это, их жизнь чистая, целомудренная,— это совсем не мирится со страстью человеческой природы».

Но эти подозрения и обличения не в силах были отбить у простого народа любовь к братцу Иванушке.

В журнале «Миссионерское обозрение» развернул травлю Чурикова православный миссионер, член Главной палаты Русского народного союза имени Михаила Архангела М. С. Скворцов. С целью доказать вредный и опасный характер деятельности братца в ход пускались и подтасовки, и инсинуации, и откровенная клевета.

Чтобы уличить Чурикова в проповеди идей, противных учению православной церкви, одному из священников было приказано присутствовать на беседах братца с народом. Но священник, к негодованию начальства, вскоре перешел в католичество. После этого наблюдение за речами братца поручили сразу двум священникам.

Затем духовные власти потребовали от Чурикова письменно изложить свои взгляды — как и во что он верит, как понимает священное писание и т. д. Но ни ереси, ни признаков сектантства члены духовного ареопага не смогли обнаружить в его ответах.

Тогда иеромонах Вениамин (Федченков) решился обвинить И. А. Чурикова в неискренности, а его приверженцев в хлыстовщине, то есть в принадлежности к одной из «изуверных и безнравственных сект». И потребовал совершенно запретить братцу проводить беседы.

Для начала расправились с его последователями — крестьянином Иваном Колосковым и мещанином Дмитрием Григорьевым, беседовавшими с народом в Москве (хотя Чуриков не считал их своими учениками, так как их общение было недолгим). После отказа братцев прекратить деятельность 7 марта 1910 года Московским митрополитом Владимиром они были преданы анафеме — в надежде, что отлучение Колоскова и Григорьева от церкви отвратит от них трезвенников. Но общие фразы в формуле отлучения о том, за что прокляли «братцев», не удовлетворили не только их приверженцев, но и более широкие круги москвичей. Журнал старообрядцев «Церковь» в 1911 году писал:

«Нетрудно догадаться, что «братцы» прокляты просто за опасную конкуренцию духовенству…

«Братцев», конечно, не устрашила эта бессмысленная анафема. За ними идут тысячи народа, который не замедлит окончательно порвать с иерархией, богатой анафемами и проклятиями».

В течение 1911 года у Колоскова и Григорьева несколько раз производились ночные обыски с целью найти халаты и рубахи для хлыстовских радений и какие-либо признаки безнравственного образа жизни, так как «явно безнравственные действия» карались по ст.  96 Уголовного уложения Российской Империи тюремным заключением. И несмотря на то, что полиция при живейшем участии миссионера И. Е. Айвазова ничего не нашла, братцев и их ближайших последователей арестовали, поправ манифесты 1905 года о свободе религиозных убеждений.

Несколько лет в ожидании суда они провели в тюрьме. Лишь 14 апреля 1914 года московской судебной палатой был начат разбор их дела. Журнал «Искры» писал об этом:

«Процесс обещает быть интересным, как ярко представляющий борьбу двух противоположных лагерей — представителей официального православия и представителей народной мысли, ищущей выхода к правде и оздоровлению души и тела через отрезвление».

Благодаря тому, что братцев судил суд присяжных, среди которых оказались близкие им по взглядам толстовцы, обвинение в совершении уголовного преступления с них было снято.

Пока тянулось громкое дело московских братцев, их петербургские единомышленники — чуриковцы — еще больше сплотились в ожидании тех же действий властей по отношению к И. А. Чурикову или к ним.

«Нам ведь все равно,— заявляли трезвенники иеромонаху Вениамину,— хоть сейчас отлучай нас всех, нам все равно… Мы от братца не отойдем».

Страсти накалились до того, что 10 июня 1912 года на одной из бесед в ходе разгоревшегося религиозного спора трезвенники побили двух священников. Один из них, отец Иоанн Колесников, доложил начальству об этом скандале, сообщив, что он сильно пострадал от чуриковцев, и потребовал предания суду и братца, и трезвенников. Суд состоялся, и троих спорщиков посадили под арест на шесть суток. А беседы вскоре были запрещены, несмотря на многочисленные протесты чуриковцев.

 Арестовать И. А. Чурикова власти не решились. Но 1 апреля 1914 года его отлучили от таинства святого причастия. Правда, в церковь ходить не запретили, то есть на него наложили так называемую малую епитимью. Нередко после этого отказывали в исповеди и причастии и трезвенникам из окружения братца Иванушки.

Утоляли печали в труде. В Вырице было много работы. Основанное поселившимися там трезвенниками «Общество взаимной помощи» наладило производство мясных и молочных продуктов. Чуриковцы осушили болота, построили водонапорную башню и мост через реку Оредеж.

В мае 1914 года у них побывал член Государственного Совета академик М. М. Ковалевский. Он хотел посоветоваться с «апостолом трезвости» о том, как следует организовать на государственном уровне борьбу с пьянством. После осмотра колонии И. А. Чурикова академик писал:

«Секрет его успеха лежит не только в глубокой вере в слово Божие…, но в сознании того, что обращенных можно удержать от пьянства лишь постоянным производительным занятием. Его борьба с вековечным злом сказалась не в одних лишь поучениях и обличениях, а в постоянном заботливом отношении о тех, кого он обратил на путь трезвости. Одному он дал добрый совет, другого научил, как взяться для того, чтобы от праздности и распутства перейти к деловой жизни, третьему — собрать рабочих помощников из обращенных им и, трудясь вместе с ними, снабжая его заготовленным кирпичом, поставить ему усадьбу и сарай.

Покидая поселок трезвенников, я вынес то убеждение, что, если бы людям, как братец Чуриков, не ставили преград в их благотворной деятельности, вся Россия в скором времени покрылась бы поселками в роде колонии трезвенников в Вырице. А такие поселки говорят несравненно больше воображению русского поселянина, чем случайно попадающие в его руки печатные проповеди и светские брошюры о вреде пьянства. Из личного посещения этих поселков он знакомится с тем, чего может достигнуть, отказавшись от прежней разгульной жизни».

В 1916 году чуриковцы обзавелись трактором. В их парниках выращивался даже виноград. Трезвенники называли свою колонию «Небесным Иерусалимом» и считали прообразом будущего всемирного трудового братства.

 «Вымогательство денег с их вождя»

После Октябрьской революции новая власть, которая тоже мечтала о всемирном трудовом братстве, 9 декабря 1917 года реквизировала у чуриковцев дом на Троицкой улице в Петрограде, а позже наложила на них налог в размере 13 тыс. рублей.

Вырицкие трезвенники решили, что пора оформиться в «правильную» организацию, и в ноябре 1918 года зарегистрировали «Сельскохозяйственную трудовую коммуну-колонию трезвенников братца Иоанна Чурикова». Но от странных действий властей их это не спасло. В начале 1919 года персонально на И. А. Чурикова наложили налог в размере 50 тыс. рублей. Представители коммуны обратились за защитой к управляющему делами Совета народных комиссаров В. Д. Бонч-Бруевичу, который, как этнограф и религиовед, знал трезвенников с дореволюционных времен и неоднократно выступал в качестве эксперта на судебных процессах по их делам.

2 марта 1919 года он направил в Народный комиссариат внутренних дел РСФСР письмо:

«Обращаю Ваше внимание, что эта трудовая Коммуна разрешена к существованию властями Петроградской Северной коммуны… Могу по совести сказать, что эти лица заслуживают всякого внимания со стороны советской власти. Не надо забывать, что в прошлом все они принадлежали к тем упадочным элементам рабочего класса, который в силу многих несчастных причин, а главное дело, в былое время благодаря водке, падал со ступеньки на ступеньку, наконец превращался в настоящий люмпен пролетариат. Вот именно таких людей Чуриков и собирал на Петроградском Обводном канале под мостом и в пригородах. Чуриков имел поразительное влияние на этих людей, и в течение многих лет ему удалось собрать более 10 тыс. таких лиц и призвать их к новой хорошей трудовой жизни. Так как среди них были совершенно больные, то он стал строить поселки в различных местах России для того, чтобы земледельческий труд дал возможность этим людям вновь окрепнуть».

Бонч-Бруевич обращал внимание НКВД на важные обстоятельства:

«Вырицкая коммуна представляет из себя в высшей степени интересный образец, как буквально из ничего, без копейки денег, с слабыми силами, благодаря коммунистическому образу жизни и самому единодушному отношению между собой удалось, несмотря на все преследования правительства Николая II, зажить хорошей трудовой жизнью, где обращается очень много внимания на образование подрастающего поколения, на культуру и технику».

Он настаивал на помощи коммуне:

«Необходимо этим людям, относящимся с самой открытой душой к советской власти и всеми мерами поддерживающим ее, оказать всяческое содействие в их деятельности, и я уверен, что такая поддержка сторицей возблагодарится народными массами наименее культурными, среди которых трезвенники имеют большой авторитет не только в Петрограде, но и в широкой провинции».

В первую очередь ближайший помощник В. И. Ленина предлагал отменить наложенное на трезвенников денежное взыскание:

«В настоящее время они очень изумлены, что на их вождя братца Иоанна Чурикова, как они сами его называют, наложили налог в 50 тыс. руб. Чуриков сам по принципу никогда не имел и не имеет ни одной копейки денег, даже самой необходимой домашней утвари, белья и проч., имеет только то, что ему дают.

Среди русских сектантов есть такие представители, которые действительно всей душой ненавидят деньги, и Чуриков принадлежит действительно к таковым. Конечно, они не могут ни в коем случае заплатить 50 тыс. руб. Было бы крайне нецелесообразно эти деньги требовать с трезвенников, которые самым добросовестным образом заплатили весь наложенный на них налог в размере 13 тыс. рублей... Такое вымогательство денег с их вождя крайне задевает и оскорбляет.

И совершенно не нужно возбуждать более 10 тыс. человек в этом случае против поступка представителей советской власти.

Я убедительно прошу, зная прекрасно быт этой большой значительной коммуны, отменить этот налог, наложенный на их вождя, чем будут сильно укреплены симпатии масс к советской власти».

Но через два года В. Д. Бонч-Бруевичу пришлось обращаться к самому В. И. Ленину, чтобы пресечь третирование сотрудниками ВЧК чуриковцев и их, по мнению чекистов, «новоявленного Христа». 30 мая 1921 года он писал:

«Позвольте обратить Ваше внимание на эти бессмысленные и безусловно государственно вредные преследования честных, крайне трудолюбивых людей, мелких ремесленников и беднейших, и средних крестьян, имеющих то достоинство, что вот уже почти двадцать лет стремящихся жить, а теперь живущих общинами-коммунами. Коммуны их прекрасно благоустроены, дружны, организованны. Они имеют свои особенности (они вегетарианцы, непротивленцы), и вместе с тем с головой ушедшие в сельскохозяйственную работу и ремесло. Их преследуют и преследуют жестоко, так как Шпицберг (следователь ВЧК по религиозным делам.— «История»), определивший у Иисуса Христа плеврит, неврастению и онанизм, не может допустить, что эти люди с ним не согласны… Выгодно ли это правительству — так бесконечно раздражать крестьянские массы, несомненно нам сочувствующие и ведущие полезную работу? Не лучше ли Шпицбергу заняться чем-либо иным, а не сектантскими общинами, в которых он решительно ничего не понимает».

Реакция была мгновенной. На следующий день заместитель председателя ВЧК И. С. Уншлихт уволил И. А. Шпицберга из ВЧК.

 «Давайте всех утопим»

В конце 1922 года И. А. Чуриков и его последователи причастились, и обновленческий архиепископ Петроградский Николай Соболев официально снял запрещение с чуриковцев. Они смогли возобновить народные собрания в доме на станции Обухово. Когда же тысячи петроградцев стали регулярно бывать там, понижая свою алкоголизацию, но повышая религиозность, это вызвало сильное беспокойство у новой власти. В 1925 году «Красная газета» писала:

«Опять дает о себе знать братец Иван Чуриков. Он решил прочно обосноваться в Обухове, в заново отделанном просторном доме и снова стал привлекать темную массу слушать его «религиозно-нравственные наставления» и «трезвые беседы». Вчера поезда из Ленинграда прибывали в Обухово переполненными. Публика самая серая: сенновцы (с Сенного рынка), мелкие кустари, торговки, «бывшие люди» и т. п. Собеседование началось в 3 часа дня и закончилось около 7 часов. Вечерние поезда в Ленинград со станции Обухово с бою брались «чуриковцами»».

Подстраиваясь под новые порядки, молодая часть трезвенников стала называть себя трезвомольцами.

Но в печати с середины 1920-х годов начала разворачиваться кампания против сектантов всех мастей. Со страниц «Правды» зазвучали предложения «запретить пользоваться услугами сектантов даже и в таком привычном им деле, как борьба с пьянством», так как на месте пьянства могло появиться сектантство. «Лучше пьянство, чем сектантство!» — заявляли авторы этих публикаций.

В конце 1920-х началась кампания и по разгону сектантских совхозов и колхозов, многие из которых возникли в голодном 1921 году после предложения В. И. Ленина заселить свободные земли и бывшие имения сектантами и старообрядцами.

«Очевидно, В. И. Ленин считал сектантов, несмотря на чуждую ему религиозность последних, одними из лучших сотрудников советско-коммунистической власти,— писал работавший в Наркомземе «толстовец-коммунист» И. М. Трегубов,— почему и предложил Наркомзему пригласить их к сотрудничеству для устройства образцовых колхозов… А что сектанты, действительно, способны создать образцовые колхозы, это подтвердилось также и на нашей Всесоюзной сельскохозяйственной выставке 1923 г., на которой сектантские коммуны (духоборов, молокан, евангельских христиан и трезвенников) удостоились похвального отзыва и наград от главного выставочного комитета, а их экспонаты этот комитет предложил Центральному дому крестьянина поместить даже в его музей, говоря в своем обращении к нему, что эти экспонаты «чрезвычайно интересно рисуют достижения сектантских колхозов»».

Никакие достижения не смогли спасти их от разгрома в годы всеобщей коллективизации. Первые звоночки новых настроений прозвучали на июльском пленуме ЦК ВКП (б) 1928 года. На предложение члена Центральной контрольной комиссии партии Е. М. Ярославского уничтожить сектантские сельскохозяйственные коллективы отвечал «всесоюзный староста» — председатель Центрального исполнительного комитета (ЦИК) СССР М. И. Калинин:

«Говорят,— значилось в стенограмме пленума,— что эти коммуны проводят религиозные реакционные идеи и т. д. и т. п. А что же вы хотите? Вы хотите, чтобы чуриковцы пролетарский коммунизм строили? Что же вы хотите, чтобы они перестали быть самими собою?

Ведь у нас государство, давайте тогда всех противников пролетарского коммунизма перережем. (Смех).

Как же иначе? Давайте всех утопим. (Смех)...

Товарищи, когда мы коммунизм строим, к религиозным коммунам надо внимательнее отнестись; надо иногда их изучать: почему они держатся, почему не рассыпаются, почему наши коммуны рассыпаются? Надо изучать религиозные коммуны, использовать полезное, изучать ту дисциплину, тот организационный опыт, который у них есть. А просто разрушать, тов. Ярославский,— это не годится».

Но верх взяла линия Ярославского. И вызвавшее смех в зале шутливое предложение перерезать или утопить «противников пролетарского коммунизма» для некоторых из них стало страшной явью.

Сельскохозяйственную трудовую коммуну-колонию трезвенников объявили лжекоммуной. Проверяющие комиссии установили, что рядовые чуриковцы не осознают себя равноправными членами коммуны, а говорят, что «нас Братец приютил, живем под его крылышком». Не обнаружив красного уголка и культурно-массовой работы, ревизоры пришли к выводу, что «коммуна не оправдывает своего названия, а больше смахивает на монастырское хозяйство».

Еще в 1927 году были арестованы несколько членов коммуны. В 1928 году арестовали ближайших последовательниц И. А. Чурикова — Анастасию Васильеву, Марию Карташеву, Анну и Марию Григорьевых.

Через год журнал «Огонек» раскопал черные пятна в биографии вождя трезвенников:

«Новоявленный «христос» был в старое время вышибалой в публичном доме Степана Мареича в Казани. Потом он жил среди марвихеров и блудниц в величественных и затхлых руинах бывшего ночлежного дома, известного среди преступных элементов Ленинграда под названием «Сан-Франциско». Служил маркером в биллиардной».

Корреспонденты «Огонька» назвали Чурикова шарлатаном, а членов коммуны «обманутыми трудящимися, подвергающимися жестокой эксплуатации братца». Другие советские публицисты обвиняли его в том, что он в дореволюционное время «притуплял классовое сознание пролетариата, заменяя врага рабочего класса — капитал, другим врагом — водкой».

19 апреля 1929 года И. А. Чурикова арестовали. Многочисленная группа ленинградских рабочих ходатайствовала перед Всероссийским ЦИКом (ВЦИК) об освобождении братца. И. А. Чуриков тоже пытался постоять за себя — в письме председателю Комитета Севера ВЦИК П. Г. Смидовичу он сообщал:

«Мы создали то, чем сейчас может по праву гордиться коммуна. 200 десятин топкого болота мы осушили, произведя необходимые земледельческие работы своими средствами. Трезвая коммуна, пропитанная любовью к труду, возвела жилье и хозяйственные постройки для 250 едоков, завела 200 голов скота, применяем машинизацию, трактор и другие улучшенные способы обработки земли по многопольной системе.

Можно ли после этого говорить, что я агитирую против Советской власти?».

После ареста Чурикова коммуна трезвенников была упразднена. Ее заменили коммуной «Новый путь», а позже там организовали совхоз «Красный семеновод».

В сентябре 1929 года осужденного на три года к заключению в политическом изоляторе И. А. Чурикова отправили отбывать наказание в Ярославль. Туда же в мае 1930 года привезли И. Н. Колоскова, того самого «московского братца», гонениями на которого в 1911 году духовные власти хотели запугать Чурикова и его последователей.

После Октябрьской революции Колосков продолжал возглавлять московское трезвенническое движение. Измученный притеснениями новой власти, не добившись разрешения на выезд за границу «для приискания места для переселения всей общины», И. Н. Колосков вместе со своей сподвижницей, секретарем московской общины евангельских христиан-трезвенников М. Я. Захаровой решился нелегально покинуть СССР. 19 ноября 1929 года при попытке перейти советско-персидскую границу они были арестованы советскими пограничниками. В мае 1932 года И. Н. Колосков скончался в Ярославском политизоляторе.

В том же 1932-м И. А. Чуриков должен был выйти на свободу. Но решением Особого совещания при Коллегии ОГПУ срок заключения ему был продлен еще на три года. 5 сентября 1933 года И. А. Чуриков умер в Ярославском политизоляторе.

Движение трезвенников было разгромлено. А его основоположники, кого тысячи протрезвевших людей называли своими спасителями, были объявлены народной властью «врагами народа».

Светлана Кузнецова

19 марта

Источник: "Коммерсантъ"

Ваше имя: *
Ваш e-mail:
Отзыв: *
Введите символы, изображенные на рисунке (если данная комбинация символов кажется вам неразборчивой, кликните на рисунок для отображения другой комбинации):