За день до открытия петербургского фестиваля “Звезды белых ночей” в Москве завершился Пасхальный фестиваль. В его концертах выступили Брин Терфель, Николай Цнайдер, Вадим Репин и другие звезды. А основной движущей силой был все тот же Валерий Гергиев, руководитель Мариинского театра.

— Вы довольны нынешним Пасхальным фестивалем?

— Он сильный. Может быть, эта сила применяется чересчур размашисто — то Красноярск, то Краснодар, — не мне судить. Но мы в процессе фестиваля получаем удовольствие — если не от всего, то от многого. И в Краснодаре оркестр играл “Картинки с выставки”, мне показалось, лучше, чем в Токио или Нью-Йорке. Качество нашего исполнения было не ниже той планки, которую мы сами для себя устанавливаем. Везде, где бы мы ни выступали, в залах сидели местные музыканты. И на репетициях, и на концертах всегда была тьма народу. А мы ведь не хотим сыграть так блекло, чтобы все после недоумевали, зачем приезжал оркестр Мариинского театра. Я понимаю, что, наверное, у любого устроителя больше времени, чем у меня, что-либо организовать. Может быть, у кого-то даже бюджет больше нашего. Но мы никогда не брали ценами на билеты. В рамках Пасхального фестиваля проходит около сотни бесплатных концертов. На это уходят сумасшедшие деньги. Другое дело, за пять лет своего существования в Москве и регионах Пасхальный фестиваль плюс фестиваль “Звезды белых ночей” собрали примерно столько же звезд, сколько все остальные, вместе взятые. Я убежден: все, что привозится из-за рубежа, должно быть самого высокого качества. Это важно делать для того, чтобы все поняли, что есть сегодня потолок в мировом вокальном искусстве. За Рене Папе или Рене Флеминг не жалко заплатить те деньги, которых они стоят.

— А как получилось, что внутри Московского пасхального фестиваля оказался фестиваль “Киевская Русь”, где также прошел ваш четырехдневный блиц?

— Не будем обижать наших друзей на Украине. Не станем говорить, что киевский фестиваль оказался внутри московского. Просто Пасхальный фестиваль помог киевскому фестивалю родиться, решив все организационно-творческие вопросы быстро и энергично. Хотя это было и не очень легко — разные страны, а это значит граница, паспорта, таможня. Все это очень непривычно. Но мы не смотрим огромными от ужаса глазами на то, что последние год-два происходит на Украине. Мы смотрим исторически. Сто, пятьсот, тысяча лет — мы единый народ, единая православная культура. Сейчас, когда связи между нашими странами ослабли как никогда, мы смогли очень достойно представить Россию без политики и политиков.

— И все же в России без протекции и покровительства нельзя сделать ни шагу?

— Не думаю. В России параллельно идут заметные и незаметные процессы. Мы в Мариинском театре имели возможность почувствовать на себе тот незаметный, “тихий” процесс накопления энергии и опыта, который у нас до сих пор идет с конца 80-х гг. Есть и более внешние проявления, например визиты в театр политических персон. Или наши выступления перед президентами самых разных государств. Но ведь нет ничего плохого в том, что политики иногда ходят на концерты. Это ведь куда лучше, чем вообще пройти мимо какого-либо явления искусства. А вы попробуйте заманить президентов некоторых больших стран на концерт. Ха-ха. Ничего не получится.

— Вам это удалось…

— Это не моя работа. Те, кого я имел в виду, бывали на моих концертах и спектаклях. Но в нашей жизни мало политики. Кремль и Белый дом не занимаются только Мариинским театром.

— В каком качестве сегодня Мариинка развивается быстрее — как театр или как строительная площадка?

— Опять-таки это параллельные процессы. Без реконструкции и строительства нового здания невозможно реализовать то, о чем мечтали поколения артистов театра — не собирать руками спектакли. Сколько еще можно в лаптях ходить? Ведь сегодня театр технически не может показать одну за другой в ежедневном режиме постановки Дмитрия Чернякова.

— Вы довольны темпами строительных работ?

— К тому, как идет дело с Мариинским-2 Доминика Перро, если честно, Мариинский театр не имеет практически никакого отношения. Это, конечно, звучит очень смешно. Но сегодня важно то, у кого деньги, кто ими распоряжается. Слава богу, эти деньги, а деньги колоссальные, не у Мариинского театра. Потому что иначе стали бы думать, что все делается только для того, чтобы иметь причастность к огромным бюджетам. Что касается реконструкции исторического здания Мариинки, гарантирую: интерьеры не пострадают. Это будет тот самый Мариинский театр, о котором все думают с таким почтением. Надеюсь, к 2008 г. работы будут завершены. А концертный зал сегодня уже почти построен на улице Писарева, в двух шагах от Мариинского театра. И думаю, что наш новый зал займет место в ряду лучших концертных площадок мира. Он строится быстро, но качественно. Мы пригласили знаменитого инженера-акустика из Японии г-на Тойоту, который уже подарил великолепные залы Токио и Лос-Анджелесу, а сегодня работает у нас, а также строит новые концертные залы в Хельсинки и Копенгагене. Но ни одного чиновника к проекту концертного зала мы бы и не подпустили. Потому деньги собрали мы сами. Это не бюджетный проект. Приятно, что у нашего театра и у меня лично есть друзья, которые нашли для этого грандиозного дела 500 млн руб.

— Кстати, о спонсорах. Из-за ареста по обвинению в финансовых махинациях оперного филантропа Альберто Вилара, который поддерживал едва ли не все лучшие оперные театры мира, в том числе Мариинский, театр сильно пострадал?

— Мы вообще не пострадали. Пострадал только сам Вилар. Он потерял 80-90% своего состояния, утратив свое финансовое могущество, и не смог поддержать театры, которым уже пообещал помощь. Но было бы ошибочно связывать подъем Мариинского театра или какие-то его провалы с именем Альберто Вилара.

— Что заставило вас внести за него залог, чтобы он дожидался не за решеткой?

— Надо помогать людям, когда они попадают в трудное положение. Тем более если эти люди помогали вам. Он мне лично не помогал, но Мариинскому театру он крупно помог.

— Кем труднее быть — дирижером или руководителем театра?

— Сегодня для меня самое главное, что я никому не обещал уезжать из России. В Metropolitan opera я уже сокращаю свою деятельность. Потому что самая большая ответственность у меня — здесь. Мы никакие мировые рекорды ставить не собираемся. Все уже давно выяснено. Есть великие оркестры, и я сам с ними много работал. И я могу сравнить, что такое сегодня венские, лондонские оркестры по сравнению с оркестром и солистами Мариинского театра. Неужели надо еще что-то сделать, чтобы люди поняли: я ответственно подхожу к тому, чем занимаюсь? Уж в малом количестве меня никак не упрекнешь. Да и в качестве. Может быть, я страшно заблуждаюсь на счет качества и все вокруг выдают более высокое качество?

— Вы саркастично настроены…

— Нет. Просто надо понимать то, что делает Мариинский театр. Теперь наши певцы выступают во всех крупнейших театрах мира. Это уже даже не экспансия, это уже захват. В каком-то сезоне на сцене нью-йоркской Metropolitan opera их было 35 человек, в каком-то “плохом” сезоне — их просто 15. И что очень важно, тех же самых певцов достаточно часто можно слышать и в Санкт-Петербурге. Ведь они такое же национальное достояние, как нефть, цены на которую постоянно растут.

Мария Бабалова

10 мая 2006