Репортажи

«Шепот иконописца», «игра знаками» и фигуры-оксюмороны

Историк Дмитрий Антонов прочел лекцию «Казусы в русской иконографии»

Похороны Авеля.  Скриншот трансляции

Москва, 18 ноября, Благовест-инфо. Редкие мотивы и визуальные «ошибки» на русских иконах, фигуры-оксюмороны и «игра знаками» – этим темам была посвящена лекция доктора исторических наук, профессора РГГУ, директора Центра визуальных исследований Средневековья и Нового времени РГГУ Дмитрия Антонова «Казусы в русской иконографии», которую он прочитал 15 ноября в рамках образовательного курса, организованного Музеем русской иконы. Историк рассказал о том, какова природа и происхождение таких казусов, как объяснить логику появления демонов с нимбами или святых в лапах сатаны, как попытаться расслышать «шепот иконописца». В основном объектом рассмотрения лектора стали русские иконы и миниатюры XVI–XVIII веков.

Похороны. Миниатюра. Скриншот трансляции

Многочисленные иконные казусы Антонов распределил по определенным типам, но начал он не с них, а с одного из сюжетов, которые можно отнести к редким и зачастую нераспознанным специалистами. Существуют разные варианты иконографии сотворения Адама и Евы, их грехопадения, изгнания из рая. На многочастной иконе XVII в. из Переславля-Залесского эта история дополняется сюжетом о преступлении Каина и оплакивании и похоронах убитого им Авеля. Самый последний эпизод, где Адам разгребает граблями землю, описан в музейном каталоге как «Адам учится земледелию». Но Антонов обращается к средневековым текстам, сохранившим память о древнем мифе о похоронах первого покойника на земле. Оказывается, научили этому безутешных родителей птицы (горлицы или вороны, в разных вариантах): прилетели вдвоем, одна из них упала замертво, другая выкопала ямку и положила туда труп. По их примеру Адам и Ева выкопали первую в истории могилу и положили туда убиенного сына. Этот мифологический сюжет был широко распространен во многих странах, попал он и в Толковую палею, и русские художники не раз воспроизводили его и на иконах, и в книжных миниатюрах.

Первый тип казусов Антонов определил как «редкие мотивы и игра сюжетов». Вот «Вход Господень в Иерусалим». На русских иконах многие детали «русифицируются»: Иерусалимский храм выглядит как крестово-купольная церковь; ослик превращается в лошадку, которую дополняли экзотическими деталями, чтобы все же была больше похожа на осла; дети расстилают перед шествием теплые северные одежды с длинными рукавами, чуть ли не кафтаны; Христос часто смотрит не вперед, как на византийских иконах, а назад, на учеников (а иногда даже едет задом наперед). Но это не казусы, а вполне закономерное освоение хорошо знакомого сюжета, с учетом национальных особенностей, как во многих странах.

Казуальное в этом сюжете лектор предлагает искать в нижнем регистре, где изображены дети, которые могут шалить и играть, и здесь иконописец свободен: он может написать то яростно дерущихся мальчиков, то ребенка, который запихивает в пасть ослу/лошади одежду… Но вот мотив, который повторяется не на одной иконе: два мальчика, не обращая внимания на происходящее, сидят и пристально смотрят на ступню одного из них. Или один мальчик сидит, вывернув ногу и ковыряясь в ступне. Неужели это отсылка к античной статуе «Мальчик, вынимающий занозу»? Как ни странно, это именно так: статуя и ее копии были хорошо известны в Средние века, многочисленные паломники с Востока видели ее в Риме и описывали с христианской точки зрения (заноза – грех), она «вошла маленьким бытовым мотивом» в христианское искусство Византии и Запада, отметил Антонов и показал ряд примеров. 

Или еще казус в этой категории: широко известен сюжет с изображением Иуды, который сидит на коленях у сатаны в аду на иконах Страшного суда. Но на иконе XVII в. из Вологодского музея на коленях сидит кто-то другой, и этот кто-то – с нимбом. Единственное, что можно предположить, — это праведный Авель, первым из людей сошедший во ад, и он будет выведен оттуда вместе с другими праведниками воскресшим Христом. Видимо, таково было эксклюзивное решение иконописца (аналогий Антонов пока не нашел).

Второй тип необычных казуальных мотивов – авторский «микрорассказ», необычное использование знаков. Здесь лектор советует присмотреться к сюжету искушения Адама и Евы: и на Западе, и на Востоке змея-искусителя часто изображают с женским торсом, он передает Еве яблоко из рук в руки. Но на одном из клейм иконы «Троица» XVI в. из Русского музея трактовка другая: змей обвивает хвостом ноги Евы (известный мотив – см. змей в сюжетах со св. Георгием), а она не берет плод, а, как и Адам, складывает руки в жесте скорби. «В результате искушения люди стали смертными, скорбь и смерть показаны при помощи всего трех жестов – великолепная логика этого иконописца, который смог рассказать микроисторию в знаках!» – отметил Антонов.

Знаменитую икону «Битва новгородцев с суздальцами» всегда хочется рассматривать подробно. Но, в отличие от других реплик, именно в иконе из Новгородского музея есть ряд особенных деталей – в нижнем регистре, изображающем поражение и бегство войска суздальцев, иконописец проявил «маленькую вольность»: все копья врагов обращены назад, но одно из них нацелено прямо на ангела, который помогает новгородцам. Выходит, что суздальцы еще и богоборцы! А во втором регистре среди множества их шлемов можно не без труда разглядеть два шишака с хохлами – маркер демона или грешника. Ученый полагает что эта «малюсенькая деталь» – своего рода «игра знаками», «шепот иконописца», который, вероятно, не рассчитывал, что все молящиеся это поймут, но ему важно выразить свое отношение к агрессорам, «он как будто шептал: «Проклятые грешники!», когда писал эти детали.

Третий раздел – легендарные версии, результат десемантизации мотивов, когда иконописцы забывали первичное значение знаков, символов, и возникали вторичные толкования. Так, например, произошло с фигурой пастуха-старца в иконах Рождества Христова: до примерно XIII в. его писали вместе со всеми пастухами, потом его вдруг «поставили» перед Иосифом. На Руси некоторые иконописцы забыли кто это (хотя в ряде случаев сохраняли надписание «пастырь») и «стали придумывать ему новую биографию»: это мог быть пророк Исайя (и тогда его даже нимбом наделяли) или тот самый грешник Анна (Анень), который, согласно Протоевангелию Иакова, донес Синедриону о беременности Марии. На русских иконах в его руках странная палка – не просто посох пастушка, а сучковатая, изломанная в нескольких местах, а на одной из икон произошло удвоение: к трости добавлена еще и эта палка. За этим явно стояла какая-то легендарная версия, но текстов об этом нет, отметил исследователь. Позже эту фигуру стали ассоциировать с сатаной, который прикинулся человеком и искушает Иосифа, а капюшон скрывает рожки и хвостик (это есть в тексте для иконописцев Палеха). Эта версия (вместе с «процветшей палкой» перекочевала к Трубецкому в «Три очерка о русской иконе», потом Успенский воспринял это «некритично» – и распространилась очень широко, однако никакой основы для нее нет, отметил Антонов.

Четвертый тип казусов связан с нарушением привычной логики. Лектор выбрал яркие примеры с обортнями-демонами. В их изображениях обычно преобладал синкретический принцип – в одной фигуре сливаются элементы и обманной личины, и истинного облика, при этом художник всегда добавлял демонические маркеры, чаще всего – бесовской хохол. Бывает, что зловещий перевертыш изображается как бы глазами обманутого-внутреннего зрителя, и тогда бес может выглядеть совсем как ангел, единственная подсказка – он не имеет нимба.

Но иногда «логика сбивается», и автор миниатюр к житию Ефросинии Суздальской рисует беса, который явился святой в образе ее отца князя Михаила Черниговского то в виде прекрасного юноши, то в виде самого святого князя, написанного с нимбом! Это удивляет исследователя: он нигде больше не видел, чтобы образ демона «дословно» совпадал с образом святого, это «принципиально противоречит иконографической логике, абсурдно, не мотивировано ничем», кроме разве что «механического копирования» образа святого князя. Ничего похожего в других рукописях этого жития автор не встречал.

Пятый тип казусов – это «очевидные ошибки, о природе которых можно только гадать», чаще они возникают «из-за тотального непонимания сюжета». Так, создавая оклад для иконы «Чудо архангела Михаила в Хонех» в подмосковной церкви, чеканщик наделил нимбами злодеев-язычников, которые хотели уничтожить храм, затопив его. А на иконе «Страшный суд» историк подметил ангела с нимбом, вызволяющего душу из дьявольских лап, но художник почему-то принимает его за демона, закрашивает черным и направляет прямо в него копье другого ангела. «Все это не просто забавно, не просто «посмеяться», но такие ошибки, которые типологизируются», могу повторяться, отметил лектор.

Подводя итоги, он подчеркнул, что анализ подобных казусов важен, особенно в последнее время, когда распространяются представления об иконописи как «об исключительно каноническом искусстве, где все четко, строго, по правилам». «На самом деле это бесконечно живое искусство, где все время пробовали, использовали знаки по-новому, создавали мотивы, меняли персонажи местами – это очень интересно, если приглядываться к деталям». Разумеется, историк отдает себе отчет, что большинство прихожан и клириков «вообще не воспринимает язык иконы – так было всегда, и так есть и сегодня». «Иконописцы создавали такие визуальные послания, которые почти никто не мог понимать – ни из их современников, ни из их потомков, что не делает искусство менее интересным», – заключил он.

Полностью послушать лекцию Дмитрия Антонова можно на странице Музея русской иконы ВКонтакте.

Юлия Зайцева

Изображения: скриншоты видеотрансляции

Ваше имя: *
Ваш e-mail:
Отзыв: *
Введите символы, изображенные на рисунке (если данная комбинация символов кажется вам неразборчивой, кликните на рисунок для отображения другой комбинации):