Благовест-Инфо

Сурож после раскола

Впечатления стороннего наблюдателя

Что происходит в Суроже? Этот вопрос задают мне и друг другу мои друзья еще с конца весны и не получают вразумительный ответ. То, что произошло, известно всем: епископ Василий Сергиевский, управлявшей епархией Московского Патриархата на Британских островах после смерти митрополита Антония Сурожского, перешел в Константинопольский Патриархат, вместе с частью духовенства и прихожан. Это раскол.

Но события последних месяцев попросту не умещаются в голове. Как такое могло случиться в епархии, созданной трудами и молитвами владыки Антония? Человека, который в православном мире слывет одним из великих пастырей прошлого века и многими почитается святым? Как люди, вдохновленные его проповедью и верой – а эта проповедь открыла путь к Богу не только жителям Англии, но и многим нашим соотечественникам – могли разделиться между собой? Эти мучительные вопросы оставались открытыми, несмотря на обилие комментариев, разъяснений и обличений. Мучительные оттого, что владыка Антоний и его паства всегда были для православной России чудом и мечтой. В годы советского атеизма его проповеди звучали по БиБиСи, а на его службы во время коротких приездов в Россию стремилась вся православная Москва. Он был пришельцем из свободного мира, но оставался с нами – в нашей Церкви. В новой России митрополит Антоний стал одним из главных проповедников православного благовестия, его книги можно найти теперь в каждом храме. А выпестованный владыкой Сурож отсюда казался чудесным островком православия в далекой западной стране, островком, который зовет и принимает всех – и белых эмигрантов, и английских джентльменов, и русских переселенцев последнего времени – и всем дает припасть к Источнику Жизни вечной. Епархия чем-то напоминала первохристианскую общину, а труды самого владыки можно поистине сравнить с апостольскими.

Не прошло и трех лет со дня кончины митрополита Антония, а его паства рассорилась и разделилась. О причинах раскола было сказано многое: упоминали различие религиозных потребностей англичан, «старых» и «новых» русских, говорили, что владыка Василий (Осборн) не захотел нести ответственность за всех прихожан. Кто-то видел причину конфликта во властной политике Москвы, другие же обвиняют в антироссийских происках Константинопольский Патриархат и якобы управляющую им «руку США».

Мне привелось этим летом побывать в Англии. Положение в Суроже очень занимало меня, хотелось, по крайней мере, получить представление о том, что происходит в епархии. Дерзну предложить на суд читателей журнала рассказ о своих впечатлениях.

Русский собор на Ennismore Gardens

Сначала я, разумеется, отправился в Успенский собор на улице Ennismore Gardens. Было дождливое воскресное утро, народу в «трубе» (т.е. в метро) совсем мало, на улицах – тоже. От метро нужно было идти по Kensington road, вдоль Гайд-парка. Вот – нужное мне место. Давно знакомая по фотографиям готическая церковь, каких в Лондоне немало. Перед ней – полтора десятка машин. Прихожане спешат в храм, т.к. уже время начала службы. Внутри – длинный и просторный неф, освещенный «минималистскими» люстрами-паникадилами. Потолок расписан, причем росписи остались от предыдущих владельцев. По крайней мере, не так-то просто найти православный храм, где на стене изображен Франциск Ассизский – величайший святой христианского Запада. На своем месте стоит низенький иконостас, более-менее удачно вписавшийся в величественный интерьер собора.

Между тем, читали часы, по-русски. Я осмотрелся – вокруг было достаточно много народу. Слева выстроилась длинная очередь на исповедь. В середине храма ходили и беседовали между собой люди, кто-то сосредоточенно молился.

Часы окончились, и я уже внутренне приготовился к началу литургии. Однако чтец неожиданно перешел на английский язык – явно не родной для него, судя по русском акценту – и повторил прочитанное.

Наконец, пришло время литургии. Я пытался догадаться, кто возглавит службу – владыка Иннокентий Корсунский, временно управляющий епархией, или владыка Анатолий Керченский, который уже долгое время служит в Суроже викарным архиереем. Было непонятно, т.к. служили не архиерейским, а обычным чином, и епископ не выходил на середину храма. Этот обычай, видимо, остался еще от владыки Антония, который не любил архиерейские службы за их чрезмерную сосредоточенность на самом епископе. Но вот раскрылись Царские врата, и ахиепископ Анатолий (впоследствии оказалось, что это был он) произнес возглас «Благословенно Царство…» Вышедший на амвон протодиакон по-славянски, но с английским акцентом, начал Великую ектенью. Как я вскоре понял, в ходе богослужения языки чередовались. Например, первый псалом «Благослови, душе моя, Господа» пели по-славянски, а второй – «Хвали, душе моя Господа» - по-английски, и так всю службу. Клирики были, судя по выговору, в основном из России, за исключением одного священника и диакона.

Приятно было слышать, как на ектеньи поминали «страну сию, королеву Елисавету, королевский дом»… Апостол и Евангелие читались на двух языках, а вот херувимскую пели по-английски, но каким-то знакомым, нашим распевом! Во время евхаристического канона многие встали на колени, как это обыкновенно делают в России  (в следующее воскресенье, когда эту часть литургии пели на английском языке, коленопреклоненных было значительно меньше). Сразу после возгласа «Пресвятую, пречистую, преблагословенную…» в храме произошло движение: четверо мужчин вошли в алтарь через северные врата, поклонились и вышли оттуда с подносами для сбора пожертвований. Обходя храм, один из них почти непрерывно крестился.

Когда допели запричастный стих, я оглянулся. Храм был полон, от амвона до притвора – везде стояли люди, человек 500. Самые разные возраста – одинокие молодые люди и девушки, молодые пары с детьми, но много и пожилых. Преобладают, конечно, русские из бывшего СССР – это видно и по лицам, и по манере держать себя. Некоторые типы нечасто встретишь в церкви у нас – рослые детины в кожаных куртках или светского вида элегантные мужчины. Немало и англичан.

Причащались, на мой взгляд, не менее 200 человек. Это очень обрадовало. По завершении службы длинную и довольно бесцветную проповедь произнес владыка Анатолий, ограничившись лишь пересказом прочитанного Евангелия и кратким его толкованием. Говоривший после него иерей перевел слова архиепископа. В конце один из русскоговорящих священников рассказал о своей поездке в Россию, благословении Патриарха Алексия епархии и его намерении в будущем году посетить Великобританию. Было, в частности сказано, что Святейший Патриарх «знает о нашем тяжелом положении».

Это, впрочем, не единственный признак конфликта. По моему ощущению, явно недостает англоговорящих клириков и чтецов. Те, кто есть, за редким исключением, говорят с сильным акцентом. На службе поминали архиепископа Корсунского Иннокентия…

Когда я уходил, радость от пребывания в этом месте, неразрывно связанном со служением владыки Антония, от числа причастников мешалась с болью – слишком ясно, что этот маленький церковный корабль постигли злоключения. Даже безмятежные разговоры прихожан после окончания службы, вид английских дам, оживленно общающихся между собой на своем языке не уменьшали этой горечи…

Разговоры у могилы владыки Антония

Во второй половине дня я отправился на могилу владыки Антония на кладбище West Brompton. Кладбище оказалось старым, использовалось в основном в XIX – первой половины XX века. Каменные кресты и надгробия, между которыми от дерева к дереву снуют белки. За могилами вряд ли кто-нибудь смотрит, нет ни цветов, ни новых памятников. Я долго искал могилу владыки Антония, пока наконец не увидел маленький деревянный крест и цветы вокруг него, а рядом – разбирающих их людей. С некоторой неуверенностью я обратился по-английски к пожилой женщине, которая в этот момент поправляла один из букетов: «Здесь ли похоронен митрополит Антоний?» Выяснилось, что да. Маленькая земляная могила, без надгробия, и такой же скромный крест с едва различимой надписью на металле. И множество цветов. Разговариваем с новой знакомой по-английски (почему-то она приняла меня за шотландца). На вид ей за семьдесят. Ее подруга, помоложе, в это время приносит воду для цветов, потом они составляют букеты. Между тем, подходят новые посетители – девушка из Белоруссии, затем двое мужчин, которые сетуют, что для владыки до сих пор не сделали приличное надгробие. Якобы обещают к сентябрю. Наконец, все трое уходят, остаются лишь те две женщины, которые меняли цветы. Теперь они сидят у могилы и беседуют. «Ох, владыка, владыка!» – восклицает старшая. Выясняется, что в лондонском приходе она с 1969 года. Другая, видимо, приехала из России позже. Спрашиваю про раскол. Чувствуется горечь. Говорят, в ответ на мое удивление от количества прихожан в соборе, что раньше было еще больше. Многие ушли, прежде всего, англичане и «старые русские». Расспрашивают меня про владыку Иннокентия, откуда он, где раньше служил и не женат ли. Потом продолжают разговор уже между собой. «Я 37 лет в этой церкви, вместе собирали деньги, строили… Как я могу теперь из нее уйти?!» Было грустно. Я стал прощаться. Спросили, как меня зовут, и похвалили, что я сразу отправился на могилу владыки Антония. Звали снова приходить в собор, после службы – на чай…

В «логове раскольников»

Дорога в Оксфорд из Лондона на автобусе занимает полтора часа. Я выехал не очень рано, рассчитывая попасть туда к началу литургии в 10.30, как было написано на сайте «Епископального викариатства приходов русской традиции в Великобритании и Ирландии». Был день Преображения Господня, удивительно солнечный. По дороге начал сомневаться: «Может быть, они, по примеру Парижского экзархата, перешли на новый стиль? Тогда я зря теряю время». В Оксфорде пришлось долго плутать. На вопрос о местонахождении “Canterbury Road” (там находился храм) и “Russian church” мне разводили руками. На этот раз топографическая интуиция меня не подвела, и я все же оказался в нужном месте. Маленькая улочка (хотя называется дорогой), второй дом слева – небольшое круглое здание неопределенного происхождения с крупным изображением православного креста справа от входа. Сквозь распахнутые двери был виден стоящий в царских вратах священнослужитель в облачении, из храма раздавалось пение. Я обреченно взглянул на расписание, оказалось, что служба началась в 9. Действительно, пели окончание литургии. Я вошел и как будто оказался в сказочном мире. Вот на амвон вышел владыка Василий, о котором столько пришлось читать в последнее время. Он произнес отпуст – по-английски. Затем хор – состоящий из нескольких не молодых уже дам – на церковно-славянском, но с явным английским акцентом пропели что-то вроде нашего «Великому Господину…», поминая, естественно, патриарха Варфоломея и архиепископа Гавриила Команского. Владыка произнес по-русски краткое слово, поздравив всех с праздником и пригласив на чай. Давая крест, он поздравлял уже каждого по отдельности.

Я был очень огорчен тем, что опоздал на службу. Хотелось, по крайней мере, осмотреться в церкви. Небольшое круглое помещение, голые стены, украшенные многочисленными греческими и русскими иконами (храм используется греческой и русской общинами), низенький простой иконостас. Все очень скромно. После крестоцелования прихожане как будто начали расходиться, некоторые оставались слушать благодарственные молитвы, которые читали попеременно на двух языках.

Оставаться дольше в храме было невозможно, его явно собирались закрывать. Я вышел в притвор, стал рассматривать висевшие на стенах объявления. Среди них меня поразила подробная роспись доходов и расходов прихода за два прошедших года. У дверей собрались все вышедшие из храма. Ко мне неожиданно обратилась женщина лет 35-40, представилась (ее звали Ольгой), спросила, кто я и откуда, и позвала на чай. Сразу после этого знакомства меня представили еще одной монахине, по имени Надежда, и мужчине лет 35, которого все звали Стефаном, с младенцем на руках. Публика оживленно беседовала. Меня пригласили идти в трапезную, которая помещалась в соседнем доме. По дороге меня нагнал владыка Василий. Я попросил его благословения и представился. Владыка в ответ спросил, откуда я.

Трапезная находилась в доме православно-англиканского содружества святого Албания и преподобного Сергия, основанного Николаем Михайловичем Зерновым, русским богословом и миссионером, одним из тех, кто стоял у истоков Русского христианского студенческого движения. На стенах – фотографии всех тех, кто так или иначе связан с развитием общения между Православной и Англиканской церквами, начиная с А.С.Хомякова и Уильяма Пальмера и кончая митрополитом Антонием. Я принялся рассматривать их, в то время как вокруг меня несколько человек хлопотали о приготовлении пищи. Разные люди то и дело подходили ко мне, чтобы чем-то меня занять. Было любопытно смотреть со стороны на это общество православных русских и англичан, на их предупредительное, подчеркнуто внимательное обращение друг ко другу, некоторую хлопотливость. Меня представили некоему господину, лет 60-ти, явно русскому (впоследствии выяснилось, что он из семьи первой эмиграции). Мы разговорились об истории дома и о том, кто здесь бывал. Тут произошла забавная сцена. К нам подошел владыка Василий, а в это время кто-то предложил ему дыню. Мой собеседник обратился к нему и, указывая на дыню, добродушно спросил: «Владыка, как это по-русски?» Тот, смущенно улыбаясь, некоторое время напряженно вспоминал и, наконец, назвал нужное слово. Все это выглядело очень мило.

Наконец все было готово. Обратившись к иконам, присутствующие пропели «Отче наш», сначала на моем «родном» церковном языке, затем по-английски. Любопытно, что я непроизвольна начал подпевать и во второй раз, хотя слов толком не знал. Затем все уселись. Я оказался в англоговорящей компании, и Ольга, которая в некоторой степени взяла меня под опеку, решила сесть рядом со мной, чтобы помогать с переводом. Впрочем, мы неплохо поговорили и по-английски. Все были исключительно доброжелательны.

Стол был максимально «демократичным». Каждый помогал себе сам и старался ухаживать за соседями. Сам владыка Василий несколько раз вставал и приносил что-то из кухни. Затем долго беседовал с рыжебородым Стефаном по-английски.

Разговор переходил с одной темы на другую, обращаясь, в основном, вокруг кризиса в епархии. Я рассказал о московских новостях, об отношении к здешним событиям, затем говорили об общих знакомых. Из всего, что сказано, в памяти остались некоторые интересные обстоятельства. Для меня стало открытием, что владыка Антоний намеренно не создавал новые приходы в Лондоне, чтобы русские и англичане были вместе, хотя Лондонский собор уже не вмещал все новых прибывающих из России людей. Он считал, что вместе они больше могут дать друг другу. Наверно, это также связано с его желанием создать в Англии единую поместную православную церковь, без национальных различий. Как было сказано, «традиционалистская линия пришла вместе с клириками, присылаемыми из России». В связи с этим был назван епископ Анатолий Керченский. Как говорила Ольга, это, возможно, было необходимо, так как у новоприбывших русских часто не было элементарной церковной дисциплины. «Но, – добавляла она, – мы тоже не могли отказаться от традиций, которые остались от владыки Антония».

К нашему разговору постепенно присоединились новые собеседники. Ощущалось общее недовольство церковными делами в России, руководством Патриархата, но при этом и интерес к этим делам и людям. «В советское время, – говорили мне, – владыка Антоний мог контролировать священников, присылаемых из России. В случае необходимости он мог прийти в Home Office (британское министерство внутренних дел – прим. автора) и попросить, чтобы тому или иному лицу отказали в выдаче визы. С началом 90-х эта возможность прекратилась». К чему это привело, правда, не сказали.

Впрочем, в этой «сурожской традиции», которую будто хотят теперь сохранить в Парижском экзархате, кажется, нет ничего необычного для русских, по крайней мере, на первый взгляд. У них остается старый стиль (по желанию прихода можно перейти на новый, но тут так было всегда), церковно-славянский язык богослужения, наряду с английским и греческим. Разве что не все женщины носят платки и юбки, на что, в числе прочего, особенно упирали ревнители из «традиционалистов»…

Все же, при общем благодушии и праздничной радости, ощущалась некоторая растерянность, недоумение. Раскол разделил близких друг ко другу людей, нарушил жизнь и до сих пор не умещается в сознании. Раньше главным событием года была Пасха в соборе – говорят мне – теперь этого не будет. Но кто-то из присутствующих, тем не менее, собирается ехать в Лондон на воскресную службу. Рассказывают о молодежной работе и оговариваются: «у нас в епархии… то есть теперь в викариатстве…» В Оксфордском храме служил раньше священник, который занимался молодежной работой на приходе, но он, насколько я понял, остался в Московском Патриархате. Кто теперь возьмет на себя это дело, неизвестно.

Трапеза («чай») кончилась, но из дома ушли не все. В более узком кругу начался, по моему представлению, обычный русский эмигрантский разговор. Говорили о воспитании молодежи в зарубежье, о судьбе православных общин ROCORa (т.е. РПЦЗ) в  Средней Англии, которые состояли из людей второй волны эмиграции (после окончания второй мировой войны) и не просуществовали более одного поколения. Спорили о термине «экономическая миграция» в отношении переселенцев последнего, с конца 80-х годов, времени… Я вскоре откланялся.

На следующий день снова отправился на могилу владыки Антония. Когда я уже шел по кладбищу, мое внимание привлеки православные кресты, стоявшие справа. Совсем у дороги – могила двух архиереев, Саввы и Матфея. А дальше – два-три коротких ряда. Старые, заброшенные могилы, едва различимые надписи… Агнесса Карловна Букналл, Николай Михайлович Терещенко, протоиерей Владимир Петручик, баронесса София Буксгевден, граф Николай Беннигсен, Михаил Григорьевич Бабий, офицер Российского императорского флота, княгиня Оболенская… Родились все еще до революции, а скончались в основном в 50-х годах. Видно, что за могилами давно никто не ухаживает.

А у владыки Антония снова люди, приехала на этот раз целая семья с маленькими детьми. Тоже принесли цветы.

Не стану утверждать, что загадки Сурожа стали для меня яснее. Ответов нет, хотя впечатлений много. Самое яркое – общее живое почитание митрополита Антония, лучше всего свидетельствующее теперь о его земной жизни. И вместе с тем, замкнутость, узость всех отношений, которые привели к расколу. Слишком много личного, обид, ссор, невнимания. С другой стороны, нередко встречающееся мнение о том, что произошедшее было неизбежно, все еще легко отделались. Не могу добавить к этому чего-либо и не в коем случае не претендую на полноту и точность моих, в общем-то, туристских, заметок.

Николай Бобринский

Источник: "Мы в России и Зарубежье", № 4-2006