Благовест-Инфо

Саров: опыт последнего тридцатилетия еще предстоит осмыслить

Дмитрий Сладков – в прошлом архитектор, затем социальный проектировщик, христианский публицист, отец пятерых уже взрослых детей. Мы встретились с Дмитрием Владимировичем в один из дней Пасхального цикла 2020 года, ознаменованного закрытием храмов и борьбой с пандемией коронавирусной инфекции. Беседа наша проходила в zoom’e на фоне звуков строительных работ в одной московской квартире и в интерьере саровского жилища нашего собеседника, обозреваемом на экранах наших электронных устройств.

Интервью проекта «Глаголы» портала «Приходы» посвящено истории церковной жизни в закрытом городе науки Сарове, который многие десятилетия существовал под секретным именем Арзамас-16. Мы говорили о восстановлении церковной молитвы на земле преподобного Серафима Саровского, о надеждах и разочарованиях тех лет, о зарождении химеры «атомного православия» и о завершении эпохи неофитских фантазий русских людей, вышедших больше тридцати лет назад из атеистической темноты в баню пакибытия.

 Откуда Вы родом, и как вышло, что Вы переехали в закрытый город?

– Я родился, страшно подумать, в Чите. Это очень далеко. Школу закончил в Казани, после окончания Московского архитектурного института жил и работал в Москве. А в Саров переехал на Покров Пресвятой Богородицы в 1992 году, потому что в тогдашней Москве стало уж очень угарно и тревожно. А здесь выросла моя жена, здесь жили её родители. И здесь, в закрытом городе с хорошими школами, можно было спокойно и безопасно растить детей.

Какие ключевые церковные события Вы застали?

– Возрождение приходской жизни, а потом и монастырской. Но ключевые церковные события – перенесение мощей преподобного Серафима Саровского в Дивеево, расположенное невдалеке от Сарова, и первый приезд сюда покойного ныне Патриарха Алексия II – случились еще до моего переезда. В этих событиях участвовали мои близкие друзья, с которыми я здесь в Сарове сошелся в первый же год. Они много рассказывали о начале церковной жизни в научном центре мирового значения, о котором не говорилось публично многие десятилетия ХХ века.

Что Вы знаете о закрытии монастырей и о жизни Сарова в военные годы?

– Все эти сведения давно и хорошо известны. Саровский и Дивеевский монастыри ликвидировали одновременно в 1927 году как «гнезда контрреволюции, это буквальная формулировка. Все попытки спастись вплоть до регистрации в качестве трудовой артели –не помогли. Очередная волна закрытия храмов и монастырей в конце двадцатых годов была связана с тем, что после военного коммунизма народ очухался, приподнял голову, и с каждым годом число паломников по всей стране стало умножаться. Это был непорядок. И в какой-то момент многие монастыри были закрыты. В стенах Саровской пустыни, как и многих иных обителей, появилось гулаговское учреждение. При зоне образовался заводик то ли сельхозинвентаря, то ли спортинвентаря, сейчас не помню. Еще до войны исправительно-трудовой лагерь был закрыта, завод переподчинен Наркомату вооружений. И всю войну здесь точили корпуса снарядов для «катюш»и гаубиц. Тогда это место еще было открыто.

А почему было решено создать совершенно секретный спецобъект именно здесь?

– В 1945 году было принято решение делать ядерную бомбу. Весной 1946 года сюда приехали Юлий Борисович Харитон и Павел Михайлович Зернов, будущие главный конструктор и директор (базы №112 Главгорстроя СССР; основными задачами этого объекта, получившего затем наименование КБ-11, а позже ВНИИЭФ, значились «разработка конструкции и изготовление опытных образцов реактивных двигателей, что фактически означало создание ядерного оружия, –прим. ред.). Харитона я еще застал в живых и пару раз слышал, как он отвечал на вопрос, почему же он выбрал именно это место. Было как раз начало 1990-х, самое что ни на есть возрождение церковной жизни. С трепетом в голосе его спрашивали: «Юлий Борисович, скажите, пожалуйста, что же вами двигало?.. Какие у вас были духовные мотивы?» В ответ он ехидно улыбался вольтеровской улыбкой скептика и рационалиста, и говорил: «Вы знаете, по поводу духовности не ко мне. Я в этом ничего не понимаю, не специалист. А были у нас простые и очень рациональные соображения. Первое – не очень близко к Москве. Второе – не очень далеко от Москвы, не Урал и не Сибирь. Третье – чтобы была возможность обнести пару сотен квадратных километров для опытных полигонов и организовать транспортный тупик в скрытом месте, где-то в лесах. И четвертое – чтобы не в чистом поле, а была бы какая-то стартовая инфраструктура».

Сохранились монастырские здания, которые не были заброшены, в лагерные годы там жили зэки и охранники. Была небольшая производственная база и поселок, выросший за лагерные годы. И с 1946 по 1948 год бывший монастырь и прилегающую территорию в 232 квадратных километра обнесли колючей проволокой. Развернулось строительство особо секретного спецобъекта и города при нем.

Когда произошло переименование города из Арзамаса-16 в Саров, это как-то отразилось на его жизни?

– Думаю, нет, напрямую не отразилось. Андрей Балдин (уроженец Сарова, российский эссеист, книжный график, дизайнер, архитектор, писатель – прим.ред.) был резко против переименования города. Он считал, что «Саров» – это что-то провинциальное, а «Арзамас-16»… в самом лязге этого условного обозначения – научная революция, ракеты, космос!.. Православная общественность, конечно, изо всех сил боролась за имя Саров и была здесь не одинока. В какой-то момент коммунисты вытащили и провели через постановление правительства название «Кремлев», под которым город когда-то фигурировал в секретной переписке. Но это не прижилось, и довольно скоро Ельцин подписал указ по Сарову (в 1995 году – прим.ред.). И это историческое имя прижилось. Определенно прижилось. Другое дело, что имя-то историческое, а города с таким именем раньше в истории не было.

Получается, создание города в этом месте не было связано с тем, что именно здесь святые места?

– Можно строить по этому поводу любые догадки, искать мистические связи, но сегодня для меня это все как-то неубедительно. Мне кажется, по отношению к вере развитие объекта было индифферентно. Естественно, дежурное официальное антихристианство в советские годы здесь присутствовало, как и везде. А в остальном… Лично церковные люди были везде, в том числе среди ученых. Не думаю, что их было много, но они были. А помимо ученых в городе жили учителя, врачи, рабочие, продавцы, водители, у них были старенькие верующие матери, поэтому какая-то молитвенная жизнь, безусловно, шла все эти десятилетия. В 1940-1970-е, естественно, это было прикровенно. А потом стало потихоньку выходить на поверхность. В 1989 году, когда я впервые попал в город, мы с женой в рядовое воскресенье оказались на Дальней пустыньке преподобного Серафима – и неожиданно для себя увидели в лесу прямо-таки зеленую церковь под открытым небом. Под крутым берегом Саровки у самой реки под сенью сосен песчаная площадка, стоит иконостас в два ряда – принесли из дома иконы, в том числе тяжелые, в окладах. И стоят люди, молятся, читают, поют. Тогда показалось, не меньше ста. Без священника. Это было сильно.

Какое было здесь отношение к вере и Церкви в разные годы?

– Разное было отношение, разные были люди. В первой половине 1950-х при директоре Александрове взорвали два главных собора. А другой директор, Борис Глебович Музруков, поступил, как говорят, иначе. Документов я не видел, возможно, это апокриф, но в конце 1950-х годов пришло распоряжение взорвать колокольню Саровской пустыни, хорошо видную из-за зоны, с дороги из Дивеева на Вознесенск. Так вот, по местному преданию Борис Глебович написал наверх примерно так: «Уже год назад запущен первый искусственный спутник Земли, ожидается бурное развитие космической фотографии в разведывательных целях, так что колокольня теряет свое значение ориентира на местности. Поэтому тратить государственные средства на ее разборку считаю бесхозяйственным».

Городская топонимика в те годы была другая. Колокольня без креста и с телевизионной антенной на городском сленге называлась «башня». «Пойти в монастырь», как сейчас, никто не говорил. В монастырских зданиях размещались учреждения – сбербанк, поликлиника, детская библиотека, школа искусств, подразделения Ядерного центра.

А когда здесь появился интерес к монастырскому прошлому?

– Конечно, память о Саровской пустыни никогда не умирала, и никакой чисткой архивов, никаким редактированием карт ее нельзя было истребить. Мой дивный друг Игорь Жидов в 1968 году окончил физтех, распределился сюда, в совершенно секретное место (я об этом когда-то в «Фоме» рассказывал). И пишет своим церковным теткам в Москву: живу в маленьком городке и так далее… Первым же письмом они ему ответили: «Игорь, так ты где? В Сарове, что ли?» Хотя, подчеркиваю, само название «Саров» было надежно вымарано отовсюду, в том числе из городской топонимики.

Исторические виды Сарова

В 1988 году, когда отмечалось 1000-летие Крещения Руси и были соответствующие решения партии и правительства, городские партячейки собирались и все это заинтересовано обсуждали. Это была какая-то новация. Перестройка уже замаячила, все зашевелилось, задвигалось. Мне об этом позже рассказывали мои друзья, на тот момент партийные. И потихоньку-потихоньку стали просыпаться вопросы применительно к Арзамасу-16: а где мы все-таки живем? До этого какие-то старые здания не замечались, не идентифицировались. Здания и здания. А тут – ба-а-а... Оказывается, мы живем в Сарове!

Мотивы возрождения исторической памяти в первую очередь были краеведческими или религиозными?

– Как раз в это время появилось историческое объединение «Саровская пустынь». Это были молодые сотрудники Ядерного центра, ученые, инженеры, конструкторы. Они стали разбираться, где же они живут. Стали ездить по архивам, вести самодеятельные раскопки. Открывался целый мир. Что-то сдвигалось в их сердцах и в стране. Это историческое объединение было вполне светское, ими двигал краеведческий пафос.

Параллельно с этим несколько человек, среди них были и сотрудники Ядерного центра, городские депутаты, в какой-то момент списались с нижегородским митрополитом Николаем (Кутеповым). В 1989 году они к нему поехали. Он их принял, теплый разговор состоялся, стали поддерживаться отношения.

А в советские годы, до момента, когда они поехали к митрополиту, епархия вообще никак не проявлялась на территории города?

– Нет, абсолютно никак. Это было немыслимо. Как-то в беседе митрополит Николай сказал: «Я же всю свою жизнь знал, что вот он <Саров>. И проезжал мимо, понимая, что никогда его не увижу, никогда на эту землю не ступлю, что так и умру, не побывав у преподобного Серафима. И вот я здесь. Это чудо Божие!»

В 1991 году после обретения мощей преподобного Серафима Саровского на чердаке Казанского собора состоялся их перенос из Питера в Москву, а потом в Дивеево. Удивительным образом, еще не зная, что совсем скоро буду жить в Сарове, я встречал их вместе с тысячами людей в Москве у Елоховской церкви. Когда мощи были уже в Дивееве, Патриарх <Алексий II> с целым сонмом архиереев приехал в Саров. Тогда – в Арзамас-16, это существенно. От Ближней пустынки до Дальней пустынки Патриарх прошел пешком, и вся эта дорога была переполнена людьми. Поистине людская река. Навстречу Патриарху вышел весь город. Почему? Потому что случилось невозможное, и люди хотели увидеть это своими глазами. Покойный Патриарх бывал здесь много раз, как и его нынешний преемник, но так много народу не выходило больше никогда.

1991 год. На пустынке

А как быстро сформировался приход (первая православная община в Сарове в новейшие времена – прим.ред.)? Из кого он преимущественно состоял?

– Приход был создан весной 1992 года, около половины двадцатки были сотрудниками Ядерного центра. Внутри приход долгое время явственно разделялся на «приход бабушек» и «приход ученых». В связи с этим, понятное дело, возникали свои напряжения. В городе, кроме ученых, много людей, и все они не сироты, у них есть матери. Отсюда и «приход бабушек».

Вы участвовали в жизни прихода? Где тогда проходили службы?

– Наша семья переехала в Саров спустя полгода после образования прихода, и я сразу прибился к приходскому клиросу. Служили тогда в маленькой часовне на кладбище, которую срочно построили в 1991 году к приезду Патриарха.

Как передали первое здание в пользование прихода?

– На Троицу 1993 года, в выходной воскресный день ныне покойный директор Ядерного центра Владимир Александрович Белугин подписал приказ о передаче приходу здания монастырской кладбищенской церкви Всех святых. До этого в ней размещался хозяйственный магазин, а еще раньше – ресторан. Это наш первый настоящий храм. Несколько лет он был единственным. Совсем маленький, в те годы он был переполнен. Народ внутри и на улице стоял плечом к плечу. Туман под куполом от дыхания тучи народа, и по стенам течет конденсат. Но в те годы это можно было видеть и во многих других местах…

Было ли что-то, что сейчас, спустя время, вы пересмотрели и переосмыслили?

– Многие упования того времени потом обратились в скорби. Тогда мы в удивительной простоте оперировали ни много ни мало такими вещами, как «воцерковление научного сообщества», «щит ядерный – щит духовный», «синтез двух частей русской истории», «преподобный Серафим – покровитель ученых-ядерщиков» и иными подобными конструкциями. Они сейчас, из сегодняшнего времени, мне представляются до удивления корявыми и жесткими, не охватывающими сложную и противоречивую реальность во всей ее напряженности и зачастую трагичности. Это отдельная печаль моего сегодняшнего дня. Ни о чем не жалею, но многого из того, что было сделано и сказано в те годы, не поправить.

Много ли было верующих ученых на тот момент в Ядерном центре? Как выстраивался диалог с ними на языке веры?

– Количество верующих ученых в Ядерном центре примерно соответствует количеству верующих в любом другом месте нашего богоспасаемого Отечества. Как тогда, так и теперь. Книжки отца Андрея (Кураева – прим.ред.) тогда были востребованным чтением, записи лекций профессора Осипова (Алексей Ильич Осипов, заслуженный профессор Московской духовной академии, богослов, – прим.ред.). Большой популярностью пользовался философский клуб, где выступали известные православные лекторы, богословы, историки с «большой земли». Тогда нами владела такая мысль: Сарову нужен священник, который умеет говорить с учеными, будет им интересен и понятен. Но попытки где-то такого священника найти и заполучить нельзя было назвать удачными. А потом потихоньку подросли молодые образованные священники из числа жителей Сарова.

1991 год. Патриарх Алексий II и митрополит Николай в музее ВНИИЭФ

А нужен ли был диалог закрытого города с внешним миром, и если да, то почему?

– Диалог был очень нужен. Расскажу лишь об одном разломе, отчасти я застал его сам, отчасти мне рассказывали друзья и коллеги. С 1991 года, когда еще готовился приезд Патриарха, выстроились две удивительные позиции. С одной стороны, некоторые православные, в основном, с внешней стороны колючки (за территорией города Сарова – прим.ред.), говорили: «Вот, эти безбожники захватили святые места, делают там что-то богопротивное. Как жаль, что их нельзя на вилы поднять, наши святыни очистить!..» Эта точка зрения не была господствующей и даже широко распространенной, но она была хорошо слышна.

С другой стороны, некоторые горожане и сотрудники Ядерного центра, меньшинство, но тоже слышное меньшинство, говорили: «Мы-то знаем, вы нас не обманете, эта ваша так называемая «Русская православная церковь» – всего лишь отмычка в руках ЦРУ. И вот сейчас церкви откроют, а потом и город откроют, наполнят его грязными паломниками, а все для того, чтобы таким образом уничтожить Ядерный центр и ликвидировать обороноспособность нашего Отечества…»

Патриарх, когда приехал в Саров в 1991 году, сказал очень спокойные взвешенные слова о важности миссии нашего города, о его особом значении для России, об отсутствии оснований для конфликта. Но правильные слова, сказанные один раз, даже с такого уровня, не могли сразу все наладить. Надо было выстраивать пространство коммуникации на всех уровнях, на высших, на средних, у корней травы.

Мы в те годы, как могли, устанавливали отношения с внешним миром. И диалог с церковной общественностью был важной частью этого движения. Свои первые полтора года в Сарове я проработал в городской газете, а потом меня позвали в Ядерный центр пресс-секретарем. И это была нормальная площадка, чтобы такой диалог строить.

Церковная тема были лишь частью наших тогдашних забот. В основном эти заботы были связаны с разъяснением миссии Ядерного центра, поиском общественной поддержки в новых условиях. Гласность тех лет, в целом абсолютно позитивная и необходимая, несла и свои издержки. Было много вранья. Понятно же, что ядерщики хотят развязать войну, что они загадили всю планету, а стоит от них отвернуться, они едят детей. А специалисты, которые владели информацией и могли квалифицировано рассказать, как все обстоит на самом деле, жили в условиях полувековой сверхсекретности. И их способность говорить публично была совершенно заблокирована. Что называется, органы речи были в глубокой заморозке, под новокаином. Поэтому нужна была совершено особая работа по формированию публичного голоса целого профессионального сообщества. Она шла рука об руку с церковно-коммуникативной работой.

Какие первые шаги предпринимались для построения диалога с внешним миром?

– Уже в 1994 году мы сделали круглый стол «Ядерный щит России, нравственность, идеология, политика». Хотели проводить его в Сарове, но в последний момент нам не разрешили этого делать и гостей наших не пустили. Мы срочно перебазировались в Москву, наши ученые приехали в Союз кинематографистов. Там с нами встречались и Никита Михалков, и Наталья Нарочницкая, и разные другие известные люди. Душой этой встречи, ее главным идеологом и организатором стал мой старший товарищ и в чем-то учитель Олег Генисаретский (искусствовед, философ, общественный деятель – прим.ред.).

Вы уже тогда понимали, что кулуарно, одними публикациями и разговорами, нельзя обходиться?

– Надо было работать во всех форматах. Наш директор Владимир Александрович Белугин инициировал создание музея ядерного оружия. Параллельно много чего делалось. На той встрече в Союзе кинематографистов был молоденький батюшка, которого я потом потерял из виду, сотрудник ОВЦС (Отдел внешних церковных связей, до 2000 года именовался Отделом внешних церковных сношений – прим.ред.). Это знакомство побудило нас налаживать мосты с ОВЦС, поскольку руководство Ядерного центра обратилось ко мне как-то со словами: «Дмитрий, советский патриотизм упал и грохнулся и, видимо, не восстановится в прежнем виде. А вот нравственное обоснование нашей профессиональной деятельности, сложной, ответственной и опасной, нам необходимо. Наши ученые в этом нуждаются. Нельзя, чтобы на этом месте была дыра. Не завезешь ли ты в город каких-нибудь богословов, серьезных церковных деятелей, с которыми наши ученые могли бы подискутировать, просто пообщаться на волнующие их темы?»

Именно церковное измерение было необходимо?

– Установление контактов и поиск союзников шли по всем направлениям. Писатели к нам приезжали, в основном, патриотической направленности, но разные на самом деле. Какие-то известные артисты, режиссеры.

У этого запроса на церковное измерение были большие последствия. На тот момент в нашем поле зрения уже был митрополит Кирилл (тогда председатель ОВЦС, ныне предстоятель Русской Православной Церкви – прим.ред.), фигура, которая могла бы быть очень интересной в Ядерном центре. Я познакомился с Андреем Поздняевым, в те годы он был сотрудником ОВЦС. В этом году уже 25 лет, как началось знакомство с покойным протоиереем Всеволодом Чаплиным (в те годы ключевая фигура в ОВЦС, отвечающая за взаимоотношения Церкви и общества, скончался 26 января 2020 года в Москве, во дворе храма св. Феодора Студита, в воскресный день после литургии и общения с прихожанами – прим.ред.). В декабре будет четверть века, как мы знакомы с Патриархом Кириллом, тогда митрополитом Смоленским и Калининградским. В какой-то момент меня завели к нему, он выслушал мои сбивчивые речи и сказал: «Всё это очень важно, очень интересно, но это настолько острая тема, что никаких кулуарных бесед быть не может. Только открытый публичный разговор».

На тот момент уже сформировалась структура Всемирного Русского Народного Собора. Это было время его живой жизни, потом она сильно подзасохла. Мы создали Сарово-Дивеевское отделение ВРНС, стали готовить соборные слушания «Ядерные вооружения и национальная безопасность России». Провели их в гостинице «Даниловская». Это был ноябрь 1996 года. Свое приветствие нам прислал Патриарх Алексий, вели слушания митрополит Кирилл вместе с покойным Валерием Ганичевым. Выступали священнослужители, ученые, дипломаты, военные, общественные, политические, культурные деятели. Очень любопытный получился итоговый документ на две странички, который до сих пор читается с интересом.

В налаживании диалога с Церковью был свой практицизм: дать идейное обоснование работе важного для страны Ядерного центра. Сдачу за такую простецкую прямолинейность мы получили много позже, а вся наша тогдашняя работа делалась, конечно, от чистого сердца, в увлечении. По крайней мере, до 2000 года мы летели в этой парадигме. Всё было с пафосом, с личным присутствием митрополита Кирилла. Слушания 1998 года «Вера и знание» открывал Патриарх Алексий II. В 2000 году провели конференцию по взаимодействию Русской Православной Церкви и ведущих научных центров России. Ученые Ядерного центра – Алексей Кондрашенко, Игорь Жидов, Борис Певницкий и другие – много сил вложили в это движение.

Как в Сарове происходила передача храмовых и монастырских зданий?

– Поначалу очень даже не спеша. Вслед за первым храмом Всех Святых был передан приходу перестроенный до неузнаваемости храм Иоанна Предтечи. Была построена новая церковь целителя Пантелеимона в больничном городке. Но самая захватывающая история разворачивалась вокруг храма Серафима Саровского, который в 1903 году был первым в России и в мире освящен во имя преподобного.

В 1948 году в этом здании был размещен городской театр. В закрытом городе нужно было организовывать досуг трудящихся. В алтаре, как водится, устроили сцену, над сценой герб РСФСР, окна заложили, сделали подвесной потолок, в зале амфитеатр, ряды кресел, на хорах кинобудка. Я в архиве в своё время нашел проект еще более капитальной переделки здания со сносом алтарной части и устройством полномасштабной сценической коробки. По милости Божией, этот проект почему-то не был реализован.

С момента создания прихода мы стали добиваться возвращения этого храма. Поскольку в Ядерный центр постоянно приезжало самое большое начальство, мы писали всякие бумаги, слезницы слали: «Верните, верните, верните храм…» Актёры давно уже понимали прекрасно, что они не на месте, тем более, среди них было немало церковных людей. Но у них, конечно, не было готовности уходить на улицу. А у нас не было окаянства их на улицу выталкивать. И дело не клеилось.

Что стало переломным моментом?

– Всё это продолжалось, пока где-то на рубеже 2000 и 2001 годов сразу в нескольких точках саровского пространства не возникла одна и та же мысль. Вот в России появился новый руководитель Владимир Владимирович Путин, который посещает храмы, крестится, к святыням прикладывается. И пришла идея провести праздник в честь столетия прославления преподобного Серафима, на который приедет президент. Родился слоган «Глава государства в Сарове спустя сто лет», прямая аллюзия на приезд Государя в 1903 году. А под это событие президентского уровня мы надеялись получить средства на восстановление храма и строительство нового театрального здания.

Никто из нас тогда всерьез не верил, что президент приедет, что событие такого масштаба вообще возможно. Мы планировали всего лишь пошевелить местные власти, которые не торопились предпринимать какие-либо действия для возвращения храма преподобного Серафима. Но делали все методично, проводили семинары, выпускали отчёты. Я на тот момент играл роль «слесаря-сборщика», который отписывал все эти тексты. Сначала нас заметило городское руководство в лице зампреда городской думы Валерия Лимаренко, нынешнего сахалинского губернатора, потом – главный федеральный инспектор по Нижегородской области, а потом через Олега Генисаретского наши бумаги дошли до Сергея Кириенко (в те годы полномочный представитель Президента в Приволжском федеральном округе – прим.ред.). Примерно в то же время отец Владимир Воробьев (ректор Свято-Тихоновского гуманитарного университета, в те годы Свято-Тихоновского богословского института – прим.ред.) подвел нас к покойному Патриарху на одном из актов Свято-Тихоновского. К нашему изумлению, в 2002 году все соединилось, президент издал указ о создании правительственной комиссии под председательством премьер-министра Михаила Касьянова. И покатилось…

Чувствовали ли Вы в тот момент себя причастным к чему-то масштабному или даже великому? На Ваших глазах творилась история.

– Помню, как шла из Дивеева в Саров нескончаемая людская река крестного хода с мощами преподобного Серафима. А сама идея этого крестного хода родилась за год до того, просто в вечернем разговоре на полях одного из наших семинаров. Только потом стало понятно (и страшно), что же мы придумали. Точнее, нам придумалось. Удивительным, непонятным образом, Богу содействующу, всё это состоялось. Выпала удача и честь быть к этому как-то причастным. Это был один из первых, если не первый, прецедент церковно-государственного события в таком формате и такого масштаба. Патриарх приехал, представители всех Поместных Церквей приехали, президент России приехал. И множество людей прибыли сюда пройти вместе с батюшкой Серафимом под горячим солнцем и помолиться. Мы были вместе. И сердце радовалось.

Наряду со всеми радостями были немалые скорби. В наших-то действиях, помимо искреннего идеализма (он, несомненно, присутствовал в большом количестве), был вполне прагматический холодный расчет: привлечь внимание властей предержащих к нашим чаяниям. И этот расчет оказался удачным, сильные мира сего пришли и принесли с собой ресурсы. Но они пришли, что называется, со своими представлениями о прекрасном. Со своими представлениями об эффективности этого проекта и критериях его успешности. Со своим чувством стиля. Становилось понятно, что изначальная схема «замысел – воплощение», которая была у нас в голове, достаточно наивна и не близка к жизни. И за наш поверхностный и незрелый прагматизм мы получили сдачу, оказавшись причастными к утилизации церковного в интересах государства и бизнеса.

Многое стало понятно уже после праздника. Он впервые помог осознать многие разломы, сегодня ставшие очевидными и широко обсуждаемыми. В Церкви все больше социально активных, образованных, современных людей с христианскими представлениями о личном достоинстве, что называется, с прямой спиной. А архиерейство при этом жестчает. Не все, конечно, но многие. И не столько старики, битые-ломаные советской властью, сколько молодые, изначально видящие себя частью нынешней элиты со всеми ее особенностями. Какое-то разрешение эта ситуация получит – в свое время.

В каких направлениях работа продолжалась дальше?

– Все было непросто, но какое-то время мы летели по инерции, поскольку позитивный энергийный посыл был очень интенсивным. Спустя год, в 2004 году, мы отпраздновали 250-летие со дня рождения батюшки Серафима; главные торжества на этот раз были в Курске. И после этого Сергей Владиленович <Кириенко> сказал: такая хорошая команда сложилась, неужели надо расходиться? Так появился Благотворительный фонд преподобного Серафима Саровского, благодаря которому было сделано много интересного. Среди его проектов мне были близки два. Первый – «Православная инициатива» (Международный открытый грантовый конкурс и одноименная программа – прим.ред.), о ней в 2010 году Сергей Кириенко доложил Патриарху Кириллу, и созданный нами конкурс стал общецерковным. Второй – наши конференции «Наследие преподобного Серафима Саровского и будущее России», всего их прошло шесть. Замечательные, наполненные атмосферой совместной молитвы, академических и общественных дискуссий. Первый день проходил в Москве, Питере либо Нижнем Новгороде, а два рабочих дня – в Сарове.

Какими Вы видите сегодня итоги этого движения?

– Их несколько. Опыт 2003 года показал, что имя преподобного Серафима Саровского может стать источником ресурсов. В нашу последнюю встречу с митрополитом Николаем (Кутеповым) в московской гостинице «Даниловская» за несколько дней до его кончины у нас состоялся запомнившийся мне разговор. Помню, он тогда очень смеялся над моими наивными открытиями о том, что святыни для кого-то могут быть ресурсами.

Воплощением этого подхода стала принятая недавно государственная программа паломническо-туристического кластера «Арзамас – Дивеево – Саров». Большие средства вкладываются в транспортную и туристическую инфраструктуру. Планируется развитие Дивеевского монастыря, значительное расширение его территории. В Дивееве монастырь давно уже не просто «градообразующее предприятие», но в каком-то смысле «сеньор», его голос во многом определяющий. В Сарове практически завершается восстановление всего разрушенного монастырского наследия, город преображается, получает совершенно новое лицо. И служба в Сарове уже может идти на двенадцати престолах. Но не идет, насельников в Успенской Саровской пустыни, восстановленной в 2006 году, лишь несколько человек.

Позитив очевиден. В эпоху дефицита бюджетного финансирования в город приходят деньги, создаются рабочие места. Возрождаемое историко-культурное наследие становится городским символом, зримым знаком общественно-политической идентичности, местного патриотизма. Известность и привлекательность Сарова растёт в глазах России и всего мира. В этом смысле 2003 год стал важным водоразделом именно для города. Здесь появилась вторая значимая точка идентичности помимо Ядерного центра.

В 90-е годы большие надежды связывались с развитием в Сарове приходской жизни. Сегодня приход живой, деятельный, по крайней мере, три его проекта хорошо известны горожанам. Это православная гимназия, творческое объединение «Мiр» (православный театр) и новый храмовый комплекс во имя Царственных страстотерпцев. Но одним из лидирующих субъектов городской общественно-политической жизни, как это виделось в мечтах четвертьвековой давности, он так и не стал.

Когда-то в связи с крупными церковными проектами мы много говорили о проблеме общественной коммуникации. На одном из наших семинаров Олег Генисаретский как-то постулировал: «Сегодня важны не только биржи, где устанавливаются стоимости, но и форумы, где создаются смыслы и определяются значения». Такую общенациональную площадку мы хотели создать в Сарове. Пока не получилось и не знаю, получится ли.

Говорили мы и о Саровском университете, «Русском Оксфорде», мечте покойного Андрея Балдина – светском учебном заведении, находящемся в диалоге с монастырем, городом и Ядерным центром. И это пока не получилось.

В свое время мы были преисполнены желания воцерковить научное сообщество. Наивно, конечно. Сейчас-то понятно, что войти в Церковь может только живая человеческая душа. В наши дни вместо воцерковления ученых произошло воцерковление чиновников и крупных предпринимателей. Сегодня публичная церковность – мощный ресурс капитализации, на который, безусловно, начальство обращает внимание вне зависимости от своей личной веры в Бога.

Много мы говорили в те годы о синтезе двух этапов отечественной истории, символами которых мы тогда видели преподобного Серафима и научно-технические достижения советского времени. Сейчас мы имеем «атомное православие» Егора Холмогорова (Егор Станиславович Холмогоров – общественный деятель, публицист, активно продвигает тему поддержки Церковью атомного оружия – прим.ред.). Мы общались в прежние годы, потом перестали. Он был одаренным человеком, но концепция и стилистика «Царьграда» и подобных ему ресурсов для меня неприемлемы. Какую-то личную ответственность за появление этих химерических и болезненных образов я, конечно, чувствую.

А что будет завтра?

– Идут большие вложения в восстановление Саровской пустыни. И это при сохранении в полном объеме режима закрытости. Здесь есть что обсуждать. Подобное сочетание означает фактическую установку на развитие так называемого VIP-паломничества. Иными словами, происходит воспроизводство и укрепление модели Православия как религии российских элит. Понятно, что массового постсоветского низового антиклерикализма по образцу столиц – Москвы, Питера, Екатеринбурга – с выходом на улицы здесь ожидать не следует. Но отчуждение заметной части жителей от проводимой политики налицо.

К сожалению, сейчас не осталось живых общественных инициатив всероссийского калибра, связанных с именем батюшки Серафима и широко включающих мирян и рядовых клириков, какие были в интервале 1991-2009 годов. Разве что конкурс «Серафимовский учитель», который по-прежнему проводит Благотворительный фонд преподобного Серафима Саровского, и новый проект «Серафимовский врач». Но это все-таки относительно камерные мероприятия.

На протяжении нашего разговора я не раз говорил «мы». Кто такие эти «мы»? Думаю, мы – это православная общественность, социально активные миряне и клирики, не занимающие больших должностей и объединенные совместными проектами. Именно с этой независимой позицией служения Церкви связан весь тот опыт, о котором я здесь рассказываю.

А город Саров – в пути. После праздника столетия прославления преподобного Серафима, который открыл нас миру, стало ясно, что мы постепенно движемся от сверхсекретного спецобъекта к нормальному городу. Пускай и особенному, закрытому. Сейчас, правда, это уже не так очевидно, как пятнадцать лет назад. Делается много интересного, правильного, полезного. Но перспективы вызывают и определенное беспокойство. Главная проблема в том, что многие сегодняшние практики родом из середины ХХ века все больше перестают соответствовать социокультурной ситуации XXI столетия, которое скоро уже перевалит во вторую свою четверть.

Поживем – увидим, как оно все будет. И в Церкви, и в нашем городе, и в стране, и в мире. Преподобный Серафим Саровский говорил каждому: «Радость моя, Христос воскресе!». И нам надо надеяться и радоваться.

 Беседовали Анна Дегтерева,

Евгения Жуковская

Использованы фотографии, предоставленные Д.В. Сладковым, а также опубликованные сайтом «Саров православный»

Источник: "Приходы"