Благовест-Инфо

Исповедь бывшей разведчицы монахини Адрианы

«Мой крест - говорить о войне»

Германия еще и не думала нападать на СССР, а советская школьница Наташа Малышева, напевая под нос «Если завтра война, если завтра в поход», плавала в бассейне, ходила на лыжах, скакала на лошади и училась стрелять.

— Поколение у нас такое было: патриотичное, — говорит сегодня монахиня Адриана, — готовы были чуть что Родину защищать. Я на лыжах-то не умела ходить, но кто-то из знакомых сказал: «Ты что! Знаешь, как это важно, если военные действия зимой!» И я встала на лыжи.

Ура! Война!

22 июня было очень солнечно… По радио объявили: война. Все замерли. А 19-летняя Наташа едва не закричала «ура» — наконец-то судьба дала ей шанс стать героем. «Романтиками были, не понимали»: — говорит она теперь.

А тогда студентка МАИ сразу побежала в военкомат. Нигде не брали: «Идите учиться, повоюем пока без вас». И только когда немцы оказались под Москвой, подняли все заявления. Никто из добровольцев не передумал — за неделю собрали 11 тысяч человек. Три дивизии. Записываться приходили семьями.

В качестве формы новобранцам выдали военные костюмы с «Мосфильма» — образца времен гражданской войны.

— Штаны галифе, огромные — мне до подмышек, — вспоминает Малышева. — Так в форме и пришла: маме сказать, что на фронт еду.

Мама заплакала. А будущая разведчица, чтобы самой не расплакаться, сказала намеренно грубовато: «Ну что ты плачешь? Видишь, какие времена? У вас и жратвы-то на меня не хватит».

Казарма — такая же крошечная, как нынешняя келья монахини Адрианы, — вмещала семь человек. Спали на полу не раздеваясь.

В ноябре Наталья приняла присягу. И уже через два месяца пошла в разведку. Взяли сразу — помогло отличное знание немецкого языка. За четыре года войны она побывала в тылу врага 18 раз.

— Что такое линия фронта? Разве можно объяснить? Ты идешь по такой же земле. Но чем дальше, тем быстрее ты превращаешься в объект… Первое время немцы были не очень бдительны. Но потом все изменилось:

Когда немцы стали бдительней, а война развернулась во всю мощь, Наталью отправили доучиваться в разведшколу. «Возвращаюсь домой», — сказала она товарищам, действуя по инструкции. Однополчане смотрели с недоверием. «Ты в тыл?! Когда война в самом разгаре?» Упреки были ужасно обидными. Но объясняться разведчица не имела права.

В разведшколе ее учили скрытности, наблюдательности, хладнокровию. Учили выживать в лесу. Думать и слушать интуицию.

После учебы Наташа попала в 16-ю армию Рокоссовского. И ходила уже на задания не как воин — в маскхалате, а в образе деревенской девочки с котомкой. Глубоко в тылу врага она должна была прослушивать переговоры противника и докладывать о его планах. Рокоссовский сам провожал ее на задания. И напутствовал: «Прошу, зря не рискуйте».

Странный немец

Наташа всегда пребывала в странной уверенности, что не убьют. И странным образом оставалась в живых даже тогда, когда никаких шансов не было. Однажды ее застал за прослушкой немецкий солдат. Отобрал пистолет. Но почему-то не выстрелил — выкинул оружие и ушел. Об этом странном немце монахиня Адриана вспоминает до сих пор.

Ее мама была верующей, и в душе у Натальи странным образом уживались советская идеология и вера в Бога. Ее фронтовая молитва состояла их двух слов: «Господи, помоги!» — с пояснением: «Только не плен!»

Он сделал меня красавицей

Но одна Натальина потеря оказалась невосполнимой: первая любовь, сын летчика Бабушкина Миша, погиб в самом начале войны.

— Так мало у нас было времени, — матушка Адриана задумчиво смотрит в потолок своей узкой кельи. — Я сперва грубила ему. Говорила: «Найди себе кого поглупее». А Миша мне в ответ: «Но почему?» И тут меня прорвало: «Потому что я некрасивая». Мне мама всегда так говорила: «У тебя сестра красавица, а ты — умница». Он меня к зеркалу подвел и говорит: «У тебя что, глаз нет? Не видишь своей красоты?» Я расплакалась. Он первый дал мне возможность почувствовать себя привлекательной. И я впервые поверила. А на другой день мне стали знакомые говорить: «Ты, Наташа, как-то изменилась, стала такая хорошенькая». Будто в один момент с меня спала шкурка лягушки после его слов.

Когда началась война, Миша пошел на курсы летчиков — в Люберцах формировали элитный полк. Наташе сказал: «Тебе на войне делать нечего, я за двоих стану воевать».

Он погиб 25 октября 1941 года. Наташа узнала о его гибели только через год. «Миши больше нет...» — вот и все, что сказали ей по телефону его родители…

Люблю Циолковского

После войны Наташа вернулась в МАИ. Когда было распределение, заявление написала на новое направление — ракетные двигатели. Ей, разумеется, отказали: в группу брали только мужчин.

— Иногда глупость какую-то сделаю, а выходит хорошо, — рассказывает Наталья Владимировна. — К заявлению я по наивности приписала две строчки: что очень люблю Циолковского и что во время войны успешно справлялась со всеми мужскими обязанностями.

В комиссии долго смеялись, но приняли.

После окончания учебы Малышева получила распределение в НИИ-88 в Подлипках, где под руководством Королева конструировали ракетные двигатели — в том числе для корабля «Восток», на котором летел Гагарин.

Другая жизнь

Именно тогда она стала захаживать в храм.

— Один батюшка очень понравился — со спины. А поворачивается — без бороды. Что это за священник — безбородый? Хотела уйти, а он мне: «Вы ко мне?» Пришлось сказать: «К вам, батюшка». Потом мы сидели в церковном дворике. Он ничего не спрашивал, а я все говорила, говорила — рассказывала свою жизнь в мельчайших подробностях. Как будто освобождалась.

В начале 90-х Малышевой предложили баллотироваться в Верховный совет. Одновременно потребовалась ее помощь на подворье Пюхтицкого монастыря. Нужно было что-то выбирать. И Наталья Владимировна выбрала келью с видом на церковь.

— Иногда меня спрашивают, не испытываю ли я тоски от того, что во всем состоялась, а как женщина — нет. Имеют в виду, что нет семьи, детей, — говорит матушка Адриана. — Знаете, мне непонятна эта женская тоска. О чем тосковать? Об огромном животе и необходимости подчинить свою жизнь орущему младенцу? Вы не подумайте: я детей люблю. И они ко мне тянутся. Но своих нет, и я не считаю это трагедией.

С детьми монахиня Адриана особенно много общается накануне 9 Мая — зовут в школы. И сейчас в ее келье паломничество — посетители идут один за другим.

— Видимо, это мой крест — свидетельствовать о войне, — вздыхает монахиня и замолкает надолго. Смотрит куда-то далеко…

Светлана Скарлош

6 мая 2010

Источник: "Труд"