Благовест-Инфо

Одиночество «святого доктора»

Сто лет назад в Москве был поставлен памятник человеку, призвавшему спешить делать добро

В Германии его звали Фридрих Йозеф Гааз, в России окрестили Федором Петровичем. Он приехал к нам совсем молодым человеком в начале девятнадцатого столетия и прожил в Москве полвека, за это время отлучившись из Первопрестольной всего три раза. В 1809 и 1810 годах он ездил изучать кавказские минеральные источники (один из них до сих пор носит его имя), затем был в рядах русской армии, гнавшей двунадесять языков от Москвы до Парижа.

Врач с европейским образованием, он быстро приобрел в Москве признательных и состоятельных пациентов, разбогател, купил дом на Кузнецком, ездил в карете, запряженной шестеркой лошадей, что по тем временам было примерно то же самое, что в наши дни шестисотый «Мерседес».

Умер он, однако, в бедности, и его хоронили за казенный счет. За гробом Федора Петровича шло, по подсчетам полицмейстера Цинского, около двадцати тысяч человек. В Москве в ту пору (1853 год) народу было тысяч не более четырехсот, и, таким образом, мы можем исчислить высочайший показатель любви к доктору Гаазу и скорби о нем. Его похоронили на Введенском (Немецком) кладбище.

Если с Госпитального Вала войти в кладбищенские ворота и двинуться по главной аллее, то через несколько минут по левую руку будет видна могила с висящими на ограде кандалами, большим, почти круглым камнем с установленным на нем крестом и выбитыми словами: «Спешите делать добро». Эти слова, равно как и кандалы, — ключ к судьбе Федора Петровича, главный знак его жизни, объяснение тому поразительному почитанию, которым Москва окружила Гааза, и тому пристальному вниманию, с каким сейчас, более полутора века спустя, мы всматриваемся в облик «святого доктора». В 1828 году восклицанием «Это то, о чем я мечтал всю жизнь!» он ответил на предложение губернатора Москвы князя Д. Голицына войти в состав Попечительского о тюрьмах комитета и тем самым до гробовой доски предопределил свои труды и дни. Отныне его непреходящей заботой стали несчастные России, ее униженные и оскорбленные, ее идущие по этапу в Сибирь кандальники, ее бедняки, силой помещичьего произвола оторванные от родителей дети. Боль России стала его болью.

Он два с лишним десятилетия сражался с жестокостью государства, на все время бесконечно долгого этапа в Сибирь велевшего приковывать к одному железному пруту по восемь человек сразу — детей, стариков, женщин, здоровых, больных, воров, беспаспортных, ссыльнопоселенцев… Идти они были обречены только вместе, спать — вместе, справлять нужду — на глазах невольных спутников.

Он восставал против бесчеловечности чиновников, гнавших за Урал здоровых наравне с больными, и рядом с пересыльной тюрьмой на Воробьевых горах устроил больницу, в которой укрывал слабых, лечил занемогших, давал передышку отчаявшимся.

Он в меру сил смягчал ледяное равнодушие власти, выхаживая неимущих и бездомных в созданной им лечебнице в Малом Казенном переулке, впоследствии получившей название Полицейской, в народе же известной как Газовская. Сменивший Д. Голицына на посту генерал-губернатора князь А. Щербатов однажды потребовал привести количество больных в ней к норме — сто пятьдесят, и ни единым человеком больше. Гааз, пишет его первый биограф А.Ф. Кони, опустился в кабинете губернатора на колени и горько заплакал. Щербатов отступил. О Федоре Петровиче же с тех пор говорили, что он выплакал своих больных.

Всё, приобретенное врачебными трудами: дом, карета, лошади, фабрика, имение, — всё поглотило его бездонное милосердие. Он изо всех сил спешил делать добро, но ездил теперь гораздо медленнее: в старой пролетке, запряженной двумя клячами, — а жил в двух комнатках Полицейской больницы, где ночами иногда рассматривал в телескоп звездное небо. Таково было единственное утешение его распахнутой состраданию души.

Если чуть более внимательно присмотреться к его жизни, то без труда можно обнаружить, что она протекала как бы в двух измерениях. С одной стороны, гуща народной беды: тюрьмы, этапы, прут, с которым он бился, будто Георгий Победоносец с драконом, Екатерининская и Полицейская больницы, долговая яма, откуда он выкупал людей, горячие споры в тюремном комитете, в том числе и с непреклонным и властным митрополитом Филаретом (Дроздовым); а с другой — общение с московскими интеллектуалами. Кстати, сам Гааз написал книгу «Проблемы Сократа», которую завещал издать своему другу и душеприказчику, доктору Полю. Увы, по неведомым причинам книга так и не увидела свет, а рукопись ее бесследно исчезла.

Почти ежевечерне он был желанным гостем в каком-нибудь доме, вроде дома Елагиных, средоточии умственной жизни Москвы, который современники называли «Республикой у Красных Ворот». Федор Петрович наверняка знал (и его знали) братьев Киреевских, Хомякова, Чаадаева, Вяземского, Александра Ивановича Тургенева, зимой сорок шестого приехавшего в пересыльную тюрьму на Воробьевых горах с милостыней, там простудившегося, заболевшего и вскоре скончавшегося, и многих других.

Единство исторических судеб русского народа с народами Европы — вот что было основной мыслью бесед в «Республике у Красных Ворот».

Как ни тянет Ватикан с причислением Федора Петровича к сонму святых, русский народ давным-давно поместил Гааза, католика и немца, в свой нравственный иконостас. «Святой доктор». Что тут прибавить? Отец Георгий Чистяков насчитал шесть даров католичества православию. Один из них — Фридрих Йозеф Гааз.

В нынешнем октябре исполнится сто лет памятнику Гаазу в Малом Казенном переулке, возле здания бывшей Газовской больницы. Отмечать юбилей собираются с размахом; я же в таких случаях всегда вспоминаю Николая Васильевича Гоголя, завещавшего не устраивать ему пышных похорон, а вместо этого накормить несколько нищих. Лучшая память Гаазу — наше общее деятельное сострадание к тем, кому в этой жизни выпала тяжкая доля. К больным детям, к заключенным, среди сотен тысяч которых много просто-напросто заблудившихся, несчастных людей; к старикам, которые обделены любовью и хлебом.

После советских заморозков общество постепенно оттаивает, и на стылой земле появляются ростки милосердия и благотворительности. Есть фонды, организации, комитеты; но, как говаривал странствующий философ Григорий Сковорода, всё есть, а чего-то великого недостает. Я даже предполагаю — чего или скорее  кого. Нужен Федор Петрович с его светом неиссякаемой доброты в глазах; нужен человек-подвижник; человек, который не только читает Священное Писание, но и живет в полном соответствии с ним.

Федор Петрович прожил жизнь так, как учил Христос. Но в этом мире он был одинок. И не только оттого, что был, по сути, монах.

С другой же стороны…

Соотечественник Фридриха Йозефа Гааза, погибший в нацистском застенке Дитрих Бонхоффер сказал: один человек и Бог — это уже большинство.

Александр Нежный

30 сентября

Источник: "Новая газета"